Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Шрифт:
— Ну… как бы сказать, — проговорил он медленно, — звучит очень просто, а мудрость никогда не бывает сложной или заумной. Несмотря на кажущуюся крамольность этой мысли, зерно в ней есть…
— Спасибо, отец Дитрих!
Он сказал невесело:
— Господь в своей мудрости понимал, человек не сможет быть праведником… всегда. Иногда соблазны становятся настолько велики, что проще разок согрешить, чтобы потом покаяться и снова вести праведную жизнь, уже зная предел своих сил и сокрушительную мощь соблазнов.
— Во-во, — воскликнул
— Человек соблазнившийся, — добавил он грустно, — и снова вставший на путь праведной жизни, лучше других понимает, что это и как этого избегнуть. А также как бороться и вообще как нужно поступить. И другим подскажет.
— Точно формулируете, — сказал я с удовольствием. — И почему я в вас такой влюбленный, отец Дитрих?
Он покачал головой.
— Все мы помним слова Господа, что раскаявшаяся блудница дороже ста девственниц, но догадываемся ли, почему так сказано?
Я сказал почтительно:
— В народе говорят, за одного битого двух небитых дают. Да и то не берут! Спасибо, отец Дитрих, за поддержку.
Он вздохнул.
— Не пожалеть бы мне только…
— Отец Дитрих!
— Больно ты резвый, — объяснил он кротко. — А церковь идет медленно, потому что не пристреливает отставших.
— Отец Дитрих! — воскликнул я снова. — Я пока что не пристреливаю отставших.
— Пока что, — согласился он.
Я поцеловал ему руку.
— Отец Дитрих…
Он остановил меня жестом, взгляд его был серьезным и сильно встревоженным, что меня обеспокоило.
— Значит, — произнес он задумчиво, — поход на Юг может состояться быстрее, чем я думал… Сразу после закрепления на Севере?
— Святой отец, — запротестовал я. — Это чудовищно медленно!.. Я уже год назад готов был ломать и строить… ну, красиво и гордо воздвигать святое знамя церкви на руинах дикой и варварской!.. А они все дикие, которые не наши.
Он грустно улыбнулся, покачал головой.
— Молодость всегда спешит и не рассчитывает свои силы. Сын мой, ты сделал невероятно много, я глазам своим до сих пор не могу поверить. Завоевать королевство — одно, все короли то и дело захватывают друг у друга земли, а прежних владельцев изгоняют или убивают, но ты… создал флот!
— И открыл церкви выход к другим материкам, — добавил я, любому церковнику не мешает почаще напоминать, что живу и тружусь во имя и славу церкви. — Чтобы нести Слово Веры в заблудшие души!
Он кивнул, взгляд отстраненный, думает о другом, я выждал, он наконец проговорил посерьезневшим голосом:
— Сын мой, значит, пришла пора укрепиться по-настоящему.
Я насторожился.
— Это как?
— Серьезно, — ответил он со вздохом. — Не хотел тебе говорить… ты бы расстроился, но суть такова, что всему твоему воинству не выстоять и против одного-единственного отряда имперских войск!
— Отец Дитрих!
Он покачал головой.
— В Ватикане хранятся записи бесед с очевидцами
Я сказал устрашенно:
— Святой отец… меня уже трясет. А что делать, чтобы не?
— Я же сказал, готовиться по-настоящему, — напомнил он. — Вызвать Монахов Истины, только они могут противостоять могучим магам Юга. А тебе, сын мой, надо побывать в том монастыре.
— Зачем?
Он ответил уклончиво:
— Расширишь кругозор.
— Святой отец, мне как-то не до экскурсий по святым местам!
— А если получить добавочную мощь? — спросил он. — Ты в силу происхождения… из очень далеких земель, бесчувствен к местной магии, но только… бесчувствен. Это твой щит. А мне казалось, тебе хотелось бы держать при себе и меч.
— Еще бы, — сказал я. — Просто другие вообще не поднимают задниц, вот и кажусь чуточку активнее. Но, правда, не отказался бы получить побольше мощи…
— Заработать, — поправил он, — или заслужить.
— Хорошо, — согласился я кисло, — можно и заработать, если не слишком трудно. Но… нельзя бы вызвать учителей сюда? Я все-таки уже король… по мощи. А домашнее обучение по качеству выше амбулаторного.
Он грустно усмехнулся.
— Сын мой, в святости нет королевских путей. И для Господа все мы… только искорки в ночи.
Я вздохнул, для церкви в самом деле все — дети Господа и равны в правах, это она насаждала везде демократию и отменяла всякое угнетение, но я человек реальных поступков и знаю, что есть трудяги, а есть лодыри. И трудяги всегда должны иметь предпочтение, в то время как полное равенство — хана прогрессу и цивилизации.
На выходе меня ждут барон Людольфинг Фортескью, ах да, он уже граф, и Альвар Зольмс. Первый предупредительно поспешил навстречу, чтобы выслушать какие-то указания насчет работы Министерства иностранных дел, а второй просто томится от безделья и надеется, что я впрягу во что-нибудь.
— Очень хорошо сказано, — проговорил Фортескью с восторгом. — Мы тут от двери все слышали, ваше высочество! Вам бы в кардиналы…
Зольмс воскликнул:
— Да что там в кардиналы — сразу в папы!
Но морда хитрая, любую умную мысль можно опорочить, если продлить ее несколько дальше и глыбже.
— Сдержанно и благоразумно, — подтвердил Фортескью. — Впечатляет весьма даже.
— Красноречие, — сказал я именно сдержанно, — высоко ценится в демократических государствах, сдержанность и благоразумие — в монархиях.