Ричард Длинные Руки – майордом
Шрифт:
– Да что за дурь, – вырвалось у меня.
Мелькнула мысль, что я вообще-то дурак. Государственными масштабами надо мыслить, но уже бегом мчался к воде. Теплая, как свежесдоенное молоко, она приняла меня охотно и ласково, я греб обеими руками и широко раскрывал глаза.
Ее тело опускалось на дно, навстречу тянутся болотные растения. Я грубо ухватил за платье и одной рукой начал загребать вверх. Все получилось так быстро, что я не успел даже запыхаться, а спасенная не наглоталась воды, только часто дышала, а потом расплакалась в моих руках.
Я уложил ее на траву, но она ревела и цеплялась за меня. Я погладил ее по мокрым волосам, капли воды на милом личике с множеством веснушек сверкают в лучах солнца, одежда прилипла к телу, грудь, как у молодой козочки, два остро затесанных кверху холмика.
– Что стряслось? – спросил я раздраженно, хоть и с сочувствием. – Ты чего в одежде купаться вздумала? Тебя как зовут?
– Яффа, ваша милость…
Голосок ее был тихий, робкий, почти пищащий.
– Что случилось, Яффа?
Я сел рядом и, сняв сапоги, выливал воду. Набралось ее столько, будто я ношу на три размера больше, к тому же почему-то серая и дурно пахнущая, хотя илистого дна мы коснуться не успели.
Она всхлипывала, слезы бегут и бегут, но это фигня: больше поплачет – меньше пописает, а вот моя одежда до нитки промокла из-за несвойственного мне гуманизма.
– Ваша милость… – пролепетали пухлые губы, – мне стыдно…
– Это хорошо, – одобрил я. – В нашем бесстыдном мире ты уже сокровище! Ты уже лучше других, это их надо перетопить… Ну?
Она опустила взгляд, потом вообще отвернулась.
– Не могу даже сказать…
Я пробежал взглядом по ее фигуре.
– Ты хорошенькая. Тебя явно хотят все мужчины. И… у тебя животик что-то выпирает. Из-за этого?
Она кивнула и заревела снова. Я погладил ее по голове, она будто ждала этого отеческого жеста и уткнулась лицом мне в грудь. Я продолжал перебирать ее волосы, пусть ревет, рубашка все равно мокрая, не жалко.
– А он жениться не хочет? – спросил я. – Время идет, ты пока еще скрываешь, втягиваешь живот, но скоро заметят.
Она заревела громче.
– А кто он? – спросил я. – Если это деревенский парень, то он дурак, упуская такое сокровище… Может быть, слишком беден? Я могу дать пару золотых монет для начала хозяйства.
Она потрясла головой, не отрывая щеки от моей груди и продолжая поливать ее слезами.
– Тогда кто он?
Она жалко прошептала мне в грудь:
– Вы не поверите…
– А ты попробуй, – предложил я. – Такого пришлось насмотреться, что во все уже верю.
Она вздохнула, что-то пискнула и умолкла. Я легонько потряс ее за плечо.
– Эй, не спи. Так кто отец?
Она сказала тонким голоском, как если бы заговорила жалобная и раненая перепелочка:
– Не поверите… Все равно не поверите!.. У меня никого не было!..
Я промолчал, в такое поверить трудновато, она права. Человек не амеба или улитка, для зарождения жизни нужен и другой пол. Пальцы мои машинально то скользили по ее волосам, то слегка зарывались в них, чувствуя трепетную нежность мокрого шелка.
Ее тельце вздрогнуло в момент особо мощного всхлипа, тонкий голосом сказал безнадежно:
– Вот и вы не поверили… А кто поверит? Вы хоть видели больше моих родителей, и то…
– Да, – пробормотал я, – видеть я уже навиделся… гм… но лишать себя жизни нельзя, Бог не простит. К тому же совершаешь двойное убийство. Ребенок твой тоже погибнет, или не догадываешься?
Она снова заревела и вцепилась в мою рубашку уже обеими руками. Я смотрел на ее некрасиво перекривленный в плаче рот, идеи плодятся, как мухи на жаре, но ни одной стоящей, наконец спросил:
– А где твоя деревня?
– Там, – пропищала она сквозь слезы.
– Где? – спросил я терпеливо.
Она махнула рукой в сторону леса.
– Хорошо, – сказал я, – пойдем. Мне как раз по дороге. Пока дойдем, одежда обсохнет. Даже моя.
Она сопротивлялась, но я поднял ее на ноги и заставил идти. Звериная тропка вывела на ту сторону, лес оказался неширок, деревня тоже мала, хоть выглядит ухоженной. Ни одного поломанного плетня, что значит, народ здесь суровый, работящий и соблюдающий законы.
Ее худое тело в моих руках затряслось, она попыталась вырваться и сесть на землю.
– Что с тобой?
Она вскрикнула жалобно:
– Не могу!.. Мне стыдно!.. Никто не поверит… Что будут говорить? Я все равно покончу с собой. Не сегодня, так завтра…
– Нельзя, – сказал я сквозь зубы. – Самоубийство грех.
– А как жить?
– Надо жить, – отрезал я, но чувствовал, что прозвучало неубедительно. – Что еще остается?.. Жизнь часто преподносит нам сюрпризы, которые хотели бы обойти… Думаешь, тебе одной?
Она снова заревела, так мы прошли околицу, из домов начали выбегать люди, дети повисли на плетнях, заборах, из окон выглядывали старики.
Я спросил тихонько:
– Где твой дом?
Всхлипывая, ока указала дрожащим пальцем.
– Вон тот, с соломенной крышей…
Место перед домом утоптанное, под стеной толстое сухое бревно, уже потерявшее кожу, бесстыдно блестит обнаженным телом. Две женщины сидят с прялками в руках, из дома на порог вышел угрюмый мужика с окладистой бородой, за ним показались два рослых парня.
Я крепко держал Яффу за руку. Она снова начала всхлипывать, я погладил ее по голове. Нас обступили со всех сторон, держась на почтительном расстоянии.
– Я привел вашу дочь, – сказал я громко поверх ее головы. – Она беременна. Вас ждет радость – рождение нового человека! И продление вашего рода.
Плечи Яффы тряслись, я чувствовал, как она в страхе пытается вжаться в меня. Во мне начала подниматься злость, кто бы ни соблазнил эту дурочку, это не повод для самоубийства и не повод, чтобы подвергать ее злобным насмешкам. Но не успел подобрать слова, как мужик проговорил угрюмо: