Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии
Шрифт:
– Глава небесного легиона убивает всех, - объяснил он, - кто приближается на расстояние длины его меча. А ты, как мы слышали, руководишь всем наступлением.
Азазель вскинул брови и отвесил мне иронический поклон.
– Не весьма, - возразил я с достоинством.
– Хотя это так, но это официально не признано международным сообществом людей и ангелов, так что я числюсь скромным посредником-консультан-том. Независимым консультантом! Хотя и весьма заинтересованным.
Он проблеял, ничего не поняв:
– Ваше… Величество?
– Хорошо, - сказал я, - изволю принять к сведению твое сумбурное сообщение. Иди.
Он отступил на шажок, спросил совсем детским голосом:
– Так что насчет… временного перемирия?
– Я выслушал, - рыкнул я, - и что-то изволю! А пока иди!
Голос мой прозвучал, видимо, весьма, ангел сжался, на его месте вспыхнул огонь, и когда там опустело, на пол медленно опустилось, кружась в воздухе, нежнейшее перышко багряного цвета.
Азазель повернулся ко мне:
– И что будешь?
– Ничего, - ответил я хладнокровно.
– Будем ждать посланца от Михаила.
Он поднялся, сладко похрустел суставами.
– Ладно, а я пока пройдусь.
– Над облаками?
Он не понял юмора, отмахнулся:
– Да везде. Посмотрю пока, что, где и как. Жизнь, как ты говоришь, становится все интереснее. Чем ближе к концу, тем забавнее.
Он вышел вполне пристойно через дверь, даже закрыл за собой, я вроде бы услышал удаляющиеся шаги по коридору, но когда обернулся к столу, ощутив некое присутствие, из стены вышел человек в строгом костюме, который я бы назвал фраком, хотя, конечно, не фрак, а вполне почти обычный жипон, хотя пошит строго, со вкусом, для человека серьезного и значительного.
– Сэр Сатана!
– воскликнул я почти радостно.
– Не признал сразу, богатым будете!.. Как хорошо, а то я уже подумал, не случилось ли что!
Он иронично приподнял бровь:
– Чего?
– Захворали, - пояснил я, - аль депрессия какая, поиски смысла бытия, серьмяжной истины, вы ж интеллигентный… гм… существ, не морда какая из просточертонародья. Присядьте великодушно, я в самом деле соскучился по вашей милости!
Он опустился в кресло, на мои слова сделал небрежный отметающий жест:
– Когда гремят мечи, музы молчат, как говорят люди.
– А что вам люди?
– Любой голос, - пояснил он, - в битвах не слышен. Я тоже молчу, но не потому, что мой голос слаб. Я вообще против этих грубых методов решения споров и проблем. Если скажу им, бросьте эту дурь, я знаю радость слаже, кто услышит?
– И кто послушает, - согласился я.
– Обидно?
– Ничуть, - заверил он, но я почуял, что Князь Лжи нагло брешет.
– На таком примитивном уровне состязаться просто унизительно. Хотя да, сам когда-то был таким. Но я умнел, они - нет.
– Отрываетесь от народа, - обвинил я.
– Нельзя быть чересчур умным, демократическая общественность не поймет. Нужно быть таким же, но чуть хитрее.
Он посмотрел хмуро:
– И откуда все эти премудрости знаете?
– Так, - ответил я скромно.
– Слышал где-то. На бегу. Или на скаку.
– Или в полете, - добавил он невинным голосом.
– Знаю-знаю ваши штуки! Как смотрит церковь?
– Она не смотрит, - сообщил я.
– Отворачивается?
– Я сам стараюсь не лезть на глаза, - объяснил я.
– Наше общество переживает сложный переходный период. Некоторые нарушения морали и даже закона неизбежны. Вот когда все устаканится, будем соблюдать и букву закона. А пока только дух!
Он покровительственно улыбнулся, но все равно я замечал некоторую растерянность в его лице, словах и даже движениях.
– Мне нравится этот переходный период, - продолжал он с прежней покровительственной улыбочкой.
– Он начался сразу же после пинка Адаму, но все еще набирает разгон.
– И не надейтесь, - предостерег я.
– Общество не может жить, тем более - развиваться, без строгих нравственных законов. И тогда уже не пройдут ваши штучки… Ну, не совсем, чтобы нет, но с каждой эпохой будет все труднее. Вроде бы легче, но труднее!.. Все жду, когда вы скажете о своей позиции насчет Маркуса.
Он взглянул остро, отвел взгляд, но пересилил себя и снова посмотрел на меня твердо и ясно.
– Если совсем уж честно… мне человек очень симпатичен из-за своего бунтарства. Я привязался к нему всем сердцем.
– Тогда как насчет, - предложил я, - выступить на его защиту всем чистым и честным сердцем?
Он усмехнулся:
– Выступать нужно умом, ничто больше не решает.
– А инстинкты?
– А что это?.. Ах да, понял. Нет, они решают у большинства, но правит не большинство.
Я сказал понимающе:
– Намекаете на Господа?
– Схватываете на лету, сэр Ричард, - сказал он поощрительно.
– Только вас бы оставил вместо себя, когда решился бы покинуть свое высочайшее положение… Да, Господь правит и решает сам, ни с кем не советуясь. И если решил вас уничтожить, никакая сила ничего не сделает.
Я сказал медленно:
– Потому выступать против - глупо, а вы глупостей никогда не делаете?
– Никогда, - заверил он.
– Да вы это и сами видите.
– Вижу, - согласился я.
– Только как-то…
– Что?
– Сам бы хотел так поступать, - признался я, - да только…
– Ну-ну?
– Жизнь идет совсем не по правилам, - пожаловался я.
– Умничаешь-умничаешь, вот-вот подберешься к ответу, а она р-р-раз!
– и меняет правила.
Он посмотрел остро, с ответом задержался, а взгляд помрачнел.
– Вы самый гениальный шахматист, - определил я, - это игра такая, где все по правилам. Но видел я шахматистов, которые садились в лужу, сталкиваясь с простейшими задачками из жизни… Здесь что-то иное, сэр Сатана!