Ричард Длинные Руки – ярл
Шрифт:
— Разве у вас не принято награждать аплодисментами… э-э… проявления высокого искусства?
Герцогиня ответила, на мой взгляд, туповато:
— Искусства?
— Ну да. Патрику ведь хлопали? А здесь то же самое.
Повар метнул на меня взгляд, полный благодарности. Я понял, что теперь у меня и на кухне есть свой человек. Бабетта ухватила нож и лихо разрезала торт на несколько клиньев, управилась умело, мне почему-то показалось, что вот так же легко и с улыбкой она может вспороть и живую ткань, глядя в глаза красивыми смеющимися глазами
— Сэр Ричард, — предложила она, — вам, как гостю, самый сладкий кусок.
— Из ваших рук, — ответил я галантно, — даже яд покажется сладким!
Она не уловила двусмысленность, да вообще-то получилось нечаянно, я не такой умный, чтобы на ходу сооружать из слов хитросплетения, улыбнулась мне полными зовущими губами. Молчаливый слуга разнес и поставил перед каждым изящную чашу, охваченную поверху золотым ободком, внутри которой будто налито расплавленное золото. Другой опустил передо мной широкую фарфоровую чашку с темным ароматным чаем.
Под столом послышался вздох, потом приглушенный стук костей. Я зачерпывал ложечкой мед, прихлебывал горячий напиток, за столом тишина и странное умиротворение, как будто все уже не только решено, но и произошло: я уехал, унося с собой и все проблемы, которые могли бы быть.
Мажордом Жан величественно и торжественно застыл у входа, как кремлевский курсант, что даже не дышит. Суров и строг, само величие, но бдит, когда понадобится он сам или его вмешательство. Пес выбежал из-под стола раньше, чем я поднялся, добежал до мажордома и уставился жуткими глазами.
— Вас проводить, милорд? — спросил мажордом.
Он обращался вроде бы ко мне, так как милорд больше я, чем Пес, но смотрел на него, однако я решил принять на свой счет и благодушно отмахнулся.
— Я человек простой, лесной. Как-нить доберусь. Если нет, собачка след возьмет… Отдыхай!
Пес унесся по коридору, исчез, а когда я добрался до выхода на веранду, он стоял там, встав на задние лапы, и, упершись передними в парапет, с интересом наблюдал за двором. Там при свете факелов что-то происходило, слуги выносили во двор бочки и совали туда факелы, в ответ взметывалось яркое пламя.
— Как думаешь, — спросил я, — это не Жофр чудит?
Пес внимательно всматривался в суету, качал головой.
— Если не он, то еще хорошо, — вздохнул я. — А то уже и не знаю, хорошо ли сделал, что наболтал всякое… Вдруг атомную бомбу сотворит в чулане из подручных средств?
Солнце, не дойдя до горизонта, утонуло в зловеще-сизой мути, еще когда я шел ужинать, мир потускнел, золото неба потеряло яростный блеск и обрело сперва цвет хурмы, затем лиловость и налилось грозной вещественной тьмой. В это время купол неба особенно высок, сердце замирает от необъятности того, что угадывается по ту сторону, а звезды выступают торжествующе, победно, их мириады, с каждой минутой они ярче, колючее, от их стоаргусности не спрятаться, не укрыться.
Я стоял в тени и полной тишине, наблюдая, как с наступлением глубокой ночи крылатые звери становятся все крупнее, мелочь как-то затушевалась, а эти гиганты охотятся уже на мелких собратьев, как волки на зайцев. Я наблюдал зачарованно, никогда не видывал столько крылатых тварей так близко. Некоторые пролетают совсем рядом, всякий раз обдает волной нечистого теплого воздуха.
Послышались легкие нерешительные шаги. Из полумрака коридора вышла под лунный свет леди Дженифер. Камешки в золотом венце блестят тихо и таинственно, мириады искорок пробежали по тщательно уложенным волосам, под заколкой блещет темная роза. Пес повернул голову и с интересом смотрел уже на юную леди.
Леди Дженифер изящно оперлась о балюстраду, лунный свет красиво искрится на длинных волосах, убранных в незатейливую прическу, точеное лицо задумчиво и прекрасно.
Я кашлянул, давая понять, что она не одна, нас здесь трое, выждал, пока справится с замешательством, вышел на свет.
— Леди Дженифер, — сказал я галантно, — какой у вас красивый свитер!
Она кивнула с поистине королевской небрежностью.
— Настоящая верблюжья шерсть. Вы, конечно, не догадываетесь, что, кроме коров, которым вы крутили хвосты, бывают и другие животные…
— Что вы, — отмахнулся я, — я сразу это животное узнал по двум горбикам. Или вы что-то подложили, чтобы вас принимали за женщину?
— Вы же паладин, — сказала она язвительно, — вам нельзя смотреть на женщин! И даже думать о них.
— Какое счастье, — сказал я с чувством, — что не вы писали Кодекс Паладинов. Но я не на женщин смотрю, а смотрел на небо. Хотя мог бы солгать, сказав, что любовался вами…
— Еще бы, — сказала она саркастически, — вы просто счастливы солгать женщине!
Я сдвинул плечи.
— Согласен, что нет ничего хуже, чем обманывать женщину… Но зато и ничего нет приятнее, когда это получается. Но я вообще-то, как уже сказал, просто любовался небом. Смотрите, вон звездочка упала… Какая яркая!
— Где?
— Да вон же!.. Порнозвезда, наверное. Тогда на счастье, на счастье!
Она поморщилась.
— Вы, очевидно, не знаете, что звезды вообще-то не падают.
— Как не падают? — сказал я нагло. — Вон как покатилась!
Она мотнула головой, дураков учить — мозоли будут, поинтересовалась ядовито:
— Вы, наверное, ищете, как пройти к дворовым девкам?.. Заблудились?
— Замок зело велик, — согласился я, — заблудиться можно запросто. Строили ведь не по плану, а по творческому вдохновению… творческие люди, как известно, не просыхают. Понятно, что получилось. Но жить где-то надо?
Она поджала губы.
— Вы уж признайтесь лучше, что ориентируетесь только в сараях. Коридоры и залы — не для вас.
— Человек, — сказал я важно, — признающий свою ошибку, когда он не прав, — мудрец. Человек, признающий свою ошибку, когда он прав, — женатый. Так какого же я… ангела ляпну такую глупость? Только ради ваших злобно прищуренных глаз? Да я лучше крокодила поведу на прогулку!