Ричард Длинные Руки – ярл
Шрифт:
— Никто лучше меня не мог пробраться в чужую крепость и выведать секреты. Говорят, моя мать была исчезницей, но это враки… Впрочем, какая разница, отец мой был ярлом Валленштейном, а я был тем его седьмым сыном, которому нравилось не столько драться в битвах, сколько пробираться незамеченным к чужим окнам. Сперва я заглядывал в спальни молодых женщин, а когда вырос — подслушивал военные планы. Я дарю вам, сэр Ричард, секрет исчезновения, но предупреждаю, что вас не заметят только простые люди, а волшебники и колдуны любого ранга — увидят сразу. Как, впрочем, и собаки…
Голос его стал печальным, оборвался, я увидел, как чья-то железная ладонь хлопнула его по плечу, зычный голос проревел:
— Не печальтесь, что так рано присоединились к нам! Сэр Ричард, я дарую вам заклятие муравья.
— Я передаю свой дар слушать лес…
— …а я — укрываться в лесу…
Я думал, что сказали уже все, но последним подошел герцог Гельмольд, произнес торжественно:
— Я прожил очень долгую жизнь, участвовал в сражениях, которым потерял счет, сразил множество противников… но умер в собственной постели в глубокой старости, чем горжусь, окруженным правнуками и праправнуками. Всем этим я обязан прекогнии… ты готов ее принять?
— Звучит заманчиво, — пробормотал я опасливо. — В глубокой старости… правнуки и праправнуки… это ж сколько можно съесть, выпить и баб сколько…
Надо мной словно раскололись своды замка:
— Так прими же!
Я успел распахнуть рот для протеста, мол, не все так сразу, нужно сперва бета-версию, протестировать, вдруг это не совсем для моего организма, но страшный разряд молнии ударил в мое тело, скрутил, как мощные руки, выжимающие мокрую тряпку, расплющил о пол, сжег кожу, мясо, расплавил кости и, наконец, испепелил ту протоплазму, что растеклась лужицей по камням, пытаясь найти щели…
Молнии исчезли, я ощутил, что эта тварь дрожащая, что всхлипывает от пережитого ужаса, и есть я, а призраки все еще стоят полукругом и смотрят взыскующе.
— …выдержал, — донесся до слуха, словно внезапно отворилась дверь в моих ушах, изумленный голос молодого красавца. — А я уж хотел предупредить, что это его наверняка угробит!
Герцог сказал с гордостью:
— Я чувствовал в нем нашу породу! Видите, в сознании, даже на ногах. А умирали от этого дара совсем никчемные…
— Дара или проклятия? — спросил язвительно Бертольд. — Вы не замечаете, герцог, что оскорбили две трети потомков Валленштейнов? Они отказались от такой способности, справедливо считая ее не даром, а проклятием! А также тех, кто рискнул принять и умер, принимая… разве доблестный граф Тотлебе был никчемным? Или благороднейший барон Бутузль, герой многих битв?
Герцог, не отвечая, обратил взор в мою сторону.
— Вы уже можете говорить?
— Да, — прохрипел я. — Как будто палкой по голове… ну и дары у вас! Надеюсь, в коробке уже ничего не осталось…
— Вы получили дары от всех двенадцати, — сказал Гемгольд. — Не все дары пригодятся, не все даже понятны, но это ценные дары. Никогда еще никто из Валленштейнов не обладал всеми разом! Они будут с вами всегда, сэр Ричард, пока будете Валленштейном и не возжелаете отказаться от этого славного имени ради чего-то более…
— Герцог! — воскликнул с упреком отец Филипп.
Гемгольд ответил с холодноватой невозмутимостью:
— Должен же я предупредить ярла Ричарда?
Я поклонился, в голове шуршат, как крупные мыши, суетливые мысли, скачут одна через другую, только мелькают розовые лапки и толстые задницы с длинными скользкими хвостами. А не принять ли в самом деле это ярлство, ведь на халяву, взамен требуется не так уж много. Сопи в две дырочки и соглашайся, когда называют Валленштейном. Трудно ли, если сам без всякого принуждения и по собственной воле назвался этим самым?
Над головой прогремел нечеловеческий голос:
— Мы верим в тебя, Ричард!
— Можно встать? — поинтересовался я. — Спасибо за доверие, господа. Как говорится, я рассматриваю это только как аванс. Ну, вы понимаете…
Далеко за окном истошно прокричал петух. Ненавижу эту дурацкую птицу, дико и надсадно горланящую по утрам, когда нормальные совы, в смысле — люди, еще спят, но призраки, к моему неимоверному облегчению, сразу же умолкли, потускнели, начали расплываться, превращаясь в бесформенные дымки, потянулись обратно к погребальным урнам. Петух прокричал снова, небо за окном разом просветлело. Еще не восход, солнце там за бугром терпеливо ждет третьего крика этой дурной птицы, от которой зависит его восход, а я ошалело озирался, не зная, дожидаться гонга на завтрак или же брать руки в ноги и драпать во все лопатки.
За воротами никому не скажу, что какие-то призраки признали меня легитимным наследником рода Валленштейнов, иначе и камни поднимут на смех. Сами-то разве легитимные эти дымки? Призраки и есть призраки. Для нас даже Карл Маркс не авторитет, его признание ничего не значит, а ведь когда-то его именем клялись сверхдержавы! Так что и эти древние герцоги когда-то вершили судьбами мира, но теперь оторвались от реальности, сейчас строим феодализм с человеческим лицом, а у них была дикая эпоха первоначального накопления.
Я с тоской посмотрел на расстеленную кровать, перины одна другой нежнее, подушки — мечта лодыря, у изголовья прислонены ножны… кстати, надо вытащить меч да сунуть в ножны, а также одеться, пора, с другой стороны кровати поблескивает отполированным деревом лук. Вздохнул, сосредоточился… и получилось! В подставленных ладонях возникла чашка, что сразу обожгла пальцы.
Черная жидкость густая, как смола, одуряющий запах шибанул, как боевой конь обоими копытами. У меня захватило дух, я поспешно начал жадно хлебать мелкими глотками, ожегся, но в черепе стало проясняться. Не удержавшись, сотворил еще одну, еще гуще, выжрал с великою жадностью, внутри взыграло, сна ни в одном глазу… да его и не было, с такими-то roommates теперь вряд ли заснул бы, хорошо, что больше этой комнаты больше не увижу…
Пес посмотрел укоряющими глазами. Я сделал еще чашку, поежился от холода, хреновый из меня колдун, всего три чашки кофе, а как будто бревно из лесу принес, поднес к его морде.
— Горячий!
Пес, даже не принюхиваясь, начал лакать с такой жадностью, ничуть не обжигаясь, что чашка мигом опустела. Я изумленно покачал головой.
— Ну ты и кофеман… в смысле кофекан, или по-простому — кофепес. Больше пока не дам, а то аддикция появится.
Пес посмотрел с таким укором, что я, заранее поморщившись в ожидании волны лютого холода, сотворил еще одну, сунул ему к морде.