Ричард Длинные Руки – ярл
Шрифт:
Я всматривался до рези в глазах, слов не слышно, страж что-то сказал незнакомцу и ушел в другой конец двора, где тоже сел на колоду и принялся наблюдать издали. Я заколебался, но с этой стороны плотная тень укрыла все, что может дать отблеск, и тихохонько побежал на цыпочках вдоль стены.
Закапюшоненный уже присел на колени возле решетки. Я подумал, что даже если передаст заключенному пилку, тот не сумеет выбраться через это окно, слишком низкое, перебежал еще, услышал тихий голос:
— Сэр Митчелл… Сэр Митчелл!
В эту часть двора лунный свет не достигает, все в тени, мои глаза привыкают медленно, была бы полная тьма, зрение переключилось бы на тепловидение моментально, а так всматриваюсь в полумрак до рези в глазах. Донесся слабый скрежещущий звук. Я вытянул шею и уши, спустя минуту прошелестел едва слышный грубый шепот:
— Черт бы тебя побрал, дурочка!.. Я же просил не приходить ко мне…
— Я принесла вам, сэр Митчелл, мяса и сыра…
Ух ты, мелькнуло в голове, так это же… Даниэлла, такая робкая и тихая! Кроткая овечка тайком подкармливает гада, потому он и не выглядит изможденным… Откуда столько отваги в этом робком существе? Боится собственной тени, ночью ни за какие пряники не заглянет под собственную кровать…
В тишине шуршало, я видел только слабо шевелящуюся тень, наконец вычленил отдельные движения и понял, что Даниэлла просовывает между прутьями решетки тонко нарезанные куски мяса и сыра. После долгой паузы донесся голос:
— Больше не приходи, идиотка!.. У тебя будут неприятности!
— Я хотела удержаться… но не смогла.
— Не приходи, — велел голос строже.
— Я буду стараться, — пообещал тоненький голос, — но я не могу заснуть, зная, что в подвале томится христианская душа, страдая от голода и жажды. Господь велит быть милосердным, а сэр Ричард жесток и бесчеловечен!
— Гад он, — донесся злой шепот. — Когда выберусь, разрублю его на сто кусков!
Она тихо взмолилась:
— Сэр Митчелл, грешно так говорить и даже думать! Простите его, вы же христианин!..
— Ни за что!
В ночной тиши послышались всхлипывания.
— Ах, сэр Митчелл, чем вы от него отличаетесь?.. У вас не сердце, а камень.
— Вот-вот, — донесся злой шепот. — Я такой!.. А теперь убирайтесь, я не хочу вас видеть.
Некоторое время слышались жалобные всхлипывания, затем ее умоляющий голос:
— Почему вы так ожесточены сердцем? Разве Господь не велит нам быть добрыми и милосердными?
— А меня сюда забросили по-доброму?.. Ладно, леди Даниэлла, я вам приказываю не приходить больше ко мне! Я не хочу, чтобы из-за меня пострадала дурочка.
Ко мне донесся всхлип, потом тихий молящий голос:
— Я знаю, что глупая, но с вашей стороны жестоко это повторять все время.
— Прошу прощения, леди Даниэлла, но я хочу, чтобы вы нежились сейчас в теплой мягкой постельке, а не торчали холодной ночью на сквозняке перед окном темницы! Но раз уж пришли… что та сволочь намерена со мной делать?
— Не знаю, он не говорил. Вроде бы хочет выкупа…
В тишине я услыхал злой хохот.
— Выкупа? Да мой отец еще и приплатит, только бы меня не выпускали!
— Ах, сэр Митчелл, нехорошо так говорить про родителя…
— Да чтоб его черти взяли!
— Господь вас накажет за такие слова!
Некоторое время они переговаривались совсем тихо, затем Даниэлла закуталась в плащ, сгорбилась и побежала вдоль стены, как чучундра, что всю жизнь мечтала выбежать на середину комнаты и никак не могла осмелиться. Страж тут же вернулся, я немного выждал, тихо, пленник со стражем в разговоры не вступает, страж тоже делает вид, что всего лишь отлучился на минутку по делу.
Я проследил взглядом за убегающей тенью, глаза привыкли, я отчетливо вижу в темноте. Видимо, геммы что-то да добавили: уже не в тепловом излучении, вижу как будто днем в пасмурный день, а красноватым подсвечено только чуть-чуть. Похоже, мой пленник в самом деле не годится как средство давления на соседского барона. Барон Винсен Кассель, хозяин замка, судя по рассказам Мартина, кастеляна и герцогини, весьма недоволен чересчур самостоятельным сыном. Он не раз пытался сбагрить его в какой-нибудь дальний поход, соблазнял сокровищами в горах Спящего Гнома, даже карты подсовывал, однако этот Митчелл как будто все чуял или догадывался, но предпочитает выказывать доблесть в пределах герцогства.
— Ладно, — пробормотал я сам себе, с умным человеком и поговорить приятно, — не мое это дело. Дождь перестал…
На обратном пути я не особо избегал стражей, но обострившийся слух позволяет засекать их шаги издали, так что без труда отодвигался в сторону, и эти бдящие проходили мимо, не догадываясь потыкать пиками в темные ниши.
Пес уже сидит по ту сторону двери, бросился на шею, потом долго вилял толстым задом, объясняя, как он рад, как он рад, что я вернулся, это ж какая глупость не взять его в темную ночь.
— Все хорошо, — объяснил я, — завтра мы уедем, мы помчимся на оленях утром ранним… и отчаянно ворвемся… не помню куда, но что ворвемся — это точно. Мы же не можем двумя чучундрами, мы с тобой два слона в лавке Сотбиса.
Глава 4
Пес смотрел на меня пурпурными глазами, в которых бушует адское пламя. Мне показалось, что он стал еще крупнее, от него веет чем-то новым, непонятным. Странная тревога или предчувствие чего-то витает в огромном зале, я зябко повел плечами. Огромный зал, несмотря на четыре подствечника с полным набором горящих свечей, залит призрачным лунным светом. Однако ложе у противоположной стены настолько темно, что лишь мое обострившееся зрение позволяет рассмотреть горы подушек, атласное покрывало, толстую шкуру на полу.
Лунный свет попадает через окна-бойницы только с одной стороны, красные огни свечей разгоняют тьму во всех углах, однако свет по большей части холодный, призрачный, серебряный, а не оранжевый, какой дают свечи и подражающее им солнце. Фигуры рыцарей все так же смотрят строго и взыскивающе, сегодня кажутся особенно живыми, но пора перестать совать пальцы под забрала, что за мальчишечьи страхи, скоро под кровать начну заглядывать…
Я наконец-то снял пояс с тяжелым все-таки к вечеру молотом, повесил на спинку стула, чтобы всегда был под рукой. Рыцари смотрят бесстрастно, никто не шевелится, но я лопатками чувствую их взгляды на спине, никто из них вроде бы не переглядывается, достоинство не позволяет. Все напыщенные и гордые, ну нет среди них школьных учителей или библиотекарей, все до единого — конкистадоры, завоеватели, сокрушители, полководцы, вершители, судьи, прокуроры, истребители нечисти да и вообще всего, что под руку подвернется…