Римская звезда
Шрифт:
– А что ты сделаешь, если и впрямь некий бог союз ваш гласно одобрит и я тому стану свидетелем?
– Если так, то отправлюсь к Барбию. Тотчас.
– Где бы он ни находился?
– Где бы он ни находился.
– А во Фракию – поедешь?
– Да хоть в Гиперборею.
4 . «Здесь Парис торгует книгами, всеми видами папируса и писчими принадлежностями», – прочла над входом в лавку Терцилла. Я рывком распахнул дверь и пропустил ее вперед.
Было около полудня. Я помнил, это время старики ценят и стараются
Опрятный мужчина в полосатой красно-желтой тунике – это Парис – угодливо осклабился из-за прилавка.
– Чего желаете, милые друзья?
– Мой спутник замыслил выбрать мне в подарок толковое историческое сочинение, – промолвила Терцилла капризным тоном профессиональной покупательницы.
Я отправил Парису равнодушный взгляд и принялся озираться в поисках Гая Юлия.
Внутри все трепетало. Что это будет за встреча? Грубо говоря, хватит ли места в волшебном паланкине нам троим?
Но на прежнем месте божественного Юлия не оказалось. Сиротой стояла машина для чтения. Кресло так и вовсе исчезло.
Я почувствовал себя скверно. Неужели?!
– …Только не «Киропедию», я вас умоляю! Когда нам с братом-близнецом исполнилось десять, дядька как раз закончил ее нам перечитывать, – донесся из-за спины звенящий голос Терциллы.
Я с надеждой заглянул в зеркало напротив – когда-то оно уже стало прологом к чуду. Однако, пусто.
Посмотрел в зеркало справа.
Ничего такого . Лишь прохладная поверхность мутно серебрится в полумраке, скрывая затаившееся колдовство.
От напряжения начали слезиться глаза. Неловко выступив вперед, я пошатнулся.
– Дионисий, тебе нездоровится? – в предплечье впилась пятерня Терциллы.
Я открыл глаза, но ответить не успел – в зеркале слева от меня неспешно проступали очертания дряхлолетнего старца.
Вскоре ртутное марево зеркала померкло и как бы отступило.
Гай Юлий улыбался мне – по-своему, вполрта. Я с трудом превозмог желание пасть ниц.
Фигура в зеркале жестом поманила к себе.
Я сжал Терциллину руку и мы шагнули вперед.
5. Разлился по телу ледяной холод. Так же зябко мне было только однажды, когда в свою первую зиму во Фракии я лежал на льду Истра без меховой шубы (поспорил с Маркиссом, идиот).
Я скосил глаза – Терцилла стояла рядом, опустив голову. Она молчала и вовсе не смотрела на Него. Подмывало дернуть ее за край одежды. Мол, взгляни же, дурында!
– Поэт? Здравствуй, поэт… – прошелестел божественный Юлий.
«Назовите свое имя, фамилию и дело, по которому обращаетесь», – эти слова частенько произносили рабы-привратники прежде чем распахнуть передо мной двери в покои своего высоко залетевшего господина. Я и в этот раз их услышал. Непонятно кем сказанные.
– Ты позволил мне обратиться к тебе с просьбой, божественный Юлий. Это было недавно.
– Припоминаю. Что ж… Проси!
–
– Артемизия ей подошло бы больше, – Гай Юлий усмехнулся, как мне показалось, с озорством.
– И она… – силился продолжить я, но тотчас умолк, ведь Цезарь сделал два нетвердых шажка по направлению к Терцилле.
– Не понимаю, как она умудрилась от него не родить… Божественная Диана ведь у нас по этой части… А тут, в своей же вотчине…
– Ты сказал «от него»?
– Да… От этого… Как его… – он сделал крутящий жест рукой, побуждая меня к подсказке.
– От Барбия?
– Да… От гладиатора…
– Этого не знаю, – вздохнул я. Вообще, я ожидал любого странного вопроса. Но не этого. – Может она сама тебе скажет?
– Без толку. Ей не хватит… чтобы ответить… энергии. Она даже меня почти… не видит. Только облако… такое… как ртуть, – с этими словами божественный Юлий провел вдоль верхней губы Терциллы своим указательным пальцем, похожим на вяленый банан. Действительно: никакой реакции.
Что ж, кажется пора просить – пока у меня самого осталась еще энергия. И я зачастил:
– Жрица святилища Дианы, что на Авентине, сообщила Терцилле, что на ней лежит тяжелое проклятие. Из-за которого она со своим возлюбленным, гладиатором Барбием, вместе быть не может.
– Не солгала… Что-то такое там есть… Нехорошее…
– Незадача в том, что ни с кем, кроме Барбия, Терцилла быть категорически не хочет. И Барбий также. Долгая история. Настоящая любовь. В общем, я прошу… – расхрабрившись почти выкрикнул я, – твоей помощи в этом деле!
Божественный Юлий долго не отвечал. Мартышечья голова его легонько подрагивала, а вместе с ней мелко тряслись лоскуты дряблой кожи, обрамляющие твердый, восково-желтый божественный подбородок.
– Почему… ты о нем хлопочешь, поэт? – наконец поинтересовался он.
– Гладиатор Барбий мой друг.
– Гладиатор – плохая профессия… Мне не нравится…
– Мне тоже.
– Тогда почему ты… о нем хлопочешь?
И тут я понял, что если желаю добиться того, ради чего затеян весь сыр-бор, то должен немедленно измыслить некий убийственный аргумент. Нет, не так. Не «измыслить». В измышлении есть что-то искусственное, не соответствующее головокружительной высоте момента. Не измыслить я должен, но понять. И я понял.
– Меня волнуют не Барбий и Терцилла. Но их необычайная любовь. Мне показалось, она живая! И она… не знаю как объяснить… существует отдельно, хотя и питается отчасти упорством их душ! Это существо – оно… – от усилий меня бросило в жар, – оно хрустальное, голубое, гибкое, беззащитное, как барашек. Дай ему выжить. Я прошу тебя. Хлопотать о таких материях – долг поэта. Поскольку мы, поэты, как бы… пастухи над этими барашками. Мы отвечаем за них.
– Гм… Блажишь, – Цезарь посмотрел на меня с неодобрением. – Люди суть рабы своих проклятий и своих благословений… Ты – ссыльный. Гладиатор и красавица – безбрачны. Не в юридическом смысле, разумеется…