Рисса
Шрифт:
— Ну ладно, подавать хоть буду…
Исцарапанного зверенка смазали, подлечили, успокоили. Часа три Вовка держал его на руках. Только тогда Фырка немного полакал молока из блюдца и заснул прямо на руках у Вовки, посапывая и тревожно вздрагивая во сне.
Баба Маша оказалась права. Фырка днем спал, а ночью бродил, ел, топал по полу своими коготками, чем-то шуршал и, конечно, фыркал. Сначала это тревожило всех, даже Нора, который иногда рычал на барсучонка.
Так бы дело и шло дальше, потому что в остальном барсучонок вел себя весьма скромно… Но — Лариса! Кошка ни на миг
— Как ты умудрился поймать барсучонка?
— Да вот, за грибами ходили с бабой Машей, Иван Петрович, да Нор на него и наткнулся. Лает, да не трогает. А тот сжался в комок, да и фыркает! Ну я и принес его домой…
— А надо было отпустить!
— Да знаю…
— Где это было-то?
Вовка объяснил.
— Это нора мне знакома, — сказал Макаров, — барсуки недавно переселились в нее. Не везет этой семье. То браконьеры их дымом травят, то — уже в новой норе — твой вот Нор поозоровал. Да и чуть жизнь малышу не погубил. Ну взял ты его. А мне-то что звонишь? Ведь сам знаешь, как кормить и все прочее.
— Понимаете, Иван Петрович, тут одна загвоздка получилась. Серьезная.
— Что еще?
— Да Лариса!
Макаров долго смеялся в телефонную трубку. Он бывал у Вовки, знал его питомцев:
— Не признала, значит? Фыркнуть небось посмел!
— Именно и фыркнул!
— Ну да! Ей этого никак не перенести! Королева! Ведьма с хвостом! И как вы ее только держите?
— Все ее любят, Иван Петрович! Привыкли.
— Это понятно. Ну и что теперь? Ведь она его подкараулит и изуродует или, выражаясь по-людски, — заикой сделает. А это можно допустить?
— Нельзя, Иван Петрович!
— Какие будут предложения?
— Отвезем его домой, в нору, ладно?
— Ладно. Только сейчас я занят, а завтра меня не будет. Я должен уехать на базу, в те же края. Тебе вообще повезло, что застал меня. Я ведь всего на один день и приехал сюда. У меня в лесу срочные дела остались. Как раз, между прочим, связанные с барсуками.
— Как это?
— Потом объясню. В общем, сразу после обеда приеду. Будь дома.
— Как штык, Иван Петрович. Спасибо!
— Пока. Жди.
Солнце еще было высоко, когда они приехали на газике Макарова прямо на опушку сосновой рощи. Потом минут пятнадцать несли Фырку в мешке на руках. Потому что он, не чувствуя тепло рук в мешке за спиной, волновался и дергался. Так что пришлось — на руках.
Метрах в двадцати от норы барсучонка выпустили и присели отдохнуть. Очень короткое время Фырка осматривался, нюхая воздух, но вдруг изо всех сил своих ножек кинулся к родному дому, только спинка буровато-серая бугрилась и покачивалась.
— Вот что значит дом родной. Что для человека, то и для зверя, — негромко произнес Иван Петрович.
Вовка грустно молчал. Он уже привык к этому ласковому, молчаливому, фыркающему существу.
— Тут и еще у них серьезный враг есть. Если от браконьеров убережем, то от этого врага только сами сумеют поостеречься. И знаешь, кто это?
— Кто
— Чернец. Тот самый, который волчонком у меня немного жил, пока не сбежал.
— Так волки на барсуков тоже ведь иногда охотятся…
— Да тут… Не то. Он вроде как специально всегда подкарауливает старого барсука — Беса, так мы тут его зовем.
— Да я слышал…
— Дался ему этот барсук! Он ведь тоже битый парень. Просто так не возьмешь. Вот она, жизнь… Как у людей.
…Первая поняла, что Фырка не вернется, Лариса. Видимо, ненависть бывает более чувствительна, чем даже любовь и привязанность. Кошка кинулась в комнату, где жил Фырка, уверенная, что ее уже не задержат. Она скользнула под кровать и долго и злобно рычала возле покинутой навсегда лежанки барсучонка. Вовка помолчал, наблюдая все это, потом глубокомысленно произнес:
— Вот, баба Маша, что значит женская натура. Кот, я думаю, даже сиамский, никогда бы не был таким злопамятным.
— Если бы женщины все были добренькие к вашему брату — к барсукам, волкам и мужчинам, — улыбаясь, сказала бабушка, — то давно бы уж перевелся род человеческий. Вот так, внучек ты мой, Вовка!
8. Разговор у костра
После того как Фырка неожиданно влез в нору, там возникло отчуждение и настороженность. От него сильно пахло человеком, и его довольно долго сторонились. Даже отец фыркнул и попятился от него. И только к вечеру, когда возвращенный в семью барсучонок настойчиво приласкался к матери, лизнул ее морду, тогда вдруг все одновременно приняли его. Как полагается, как родного. Отец и мать ласкали, малыши стали играть с ним…
В городке барсуков было радостно и весело. Все теперь крутились вокруг Фырки, мать лизала ему морду, глаза. Малыши тыкали его носами, заигрывали.
А осень уже наступала на лес. Потянулись холодные ветры. Сразу с утра заметался между елями и соснами порывистый леденящий шквал. Он не был очень силен, не ломал деревья, как это часто случается, но словно вытрясывал из них душу, будто хотел припугнуть: «Держитесь! Вот уж достанется вам…»
Иглы густо посыпали землю над барсучьим городком, но сосны, как всегда зеленые и стойкие, упруго гудели на ветру, создавая тревожный заунывный гул в лесу и в норе.
Именно в такие ветра барсукам хорошо спалось. В норе было тепло. Густая шерсть с мягким плотным подшерстком и жесткой остью надежно сохраняла тепло каждого, и семейство сладко спало в двух своих гнездовых «комнатках» на мягком сене. В одном помещении, ровно посапывая, отдыхали рядом отец и мать. В другом гнезде, неподалеку, соединенном с первым коротким туннелем, спали, прижавшись друг к другу, все четверо барсучат.
Ветер над лесом бесновался, раскачивая вековые сосны. А неподалеку от бора уже облетал молодой березняк, перекрашивая лесную землю в яркие цвета осеннего увядания. Листья кружились, лес будто тревожился перед зимними жестокими холодами. Но родничок под серым валуном у барсучьего холма оставался таким же спокойным и чистым. Вода в нем была прозрачна и невозмутима, так же как нерушим был покой и сон в барсучьей норе.