Рисса
Шрифт:
Уже шестую ночь и день два человека рыбачили, ночевали то в охотничьей избушке, то в спальных мешках прямо на берегу озера. Ружья убрали в чехлы и спрятали в большом дупле дерева, здесь же, возле своей стоянки (охота на зверя еще не открывалась). На ночь ставили сетки, жгли костер, баловались удочкой и спиннингом, варили уху. Успели навялить рыбы.
Шквал прошел ранним утром, и сейчас, еще задолго до полудня, установилась тихая погода. Стало совсем безветренно. Васька еще вечером собрал всю рыбу, развешанную на кустах.
— Вась, да
— Ничего. Дойдет дома. Нечего тут напоказ развешивать!
— Да кто ж видит-то?
— Кто-кто! Убрать надо. И все! — Этот человек будто кожей чувствовал опасность.
— Да я ж не спорю… — согласился напарник, и Васька собрал и уложил в мешок всю рыбу. И правильно сделал. А то бы шквалом ее и унесло…
День выдался светлый, хотя и облачный. В костре, сложенном из толстых поленьев, трескуче полыхало пламя, выбрасывая искры, быстрые и яркие.
— Вась!
— Ну что?
— Душа ноет.
— Это оттого, что выпить нечего.
— Да нет… На работу мне надо. Все вкалывают, а я тут прохлаждаюсь с тобой.
— Не прохлаждаешься, а рыбачим и выжидаем. Сегодня под вечерок и попробуем. Надо выкурить этих толстозадых. И зажарить. Но это уж дома…
— Да что ты, собственно, против них имеешь?
— Эх ты, малыш!.. Что имею… Да ничего! Сожрать их хочу! Животное это для меня полезное. Я так думаю: если он зверь съедобный, если я могу его съесть, значит, он полезный.
— Но ведь охота на зверя еще не открыта! Да и охотимся мы по-запрещенному.
— А если как положено, его хрен поймаешь. Он тоже — не дурак.
— Надо ж ему как-то защищаться от нас!
— Он у меня защитится. На сковородке!
— Злодей ты, Васька.
— А ты еще молодой. Извини, и — сопливый. Потому и не понимаешь ничего в лесной жизни. Здесь всегда кто-то кого-то ест. Даже какой-то великий ученый об этом писал. Да.
— Кто-то кого-то… А ты, Вась, готов сожрать всех один. Рот бы тебе позубастей, так ты бы все время и жрал. Ничего бы больше не делал.
— Ты чего это на меня взъелся? — Васька перестал даже жевать кусок хлеба с толстым ломтем сала. — Я что, твое жру, что ль? Взял салагу на охоту, а он тут еще долдонит под ухом. Заткнись и помни: лес о-о-очень большой в наших краях. От меня отстанешь — вовек не выйдешь. С вертолетами не найдут. Тайга! Так что слушайся меня и уважай. А с мясом домой придешь — помаленьку и начнешь перевоспитываться, романтик. — Васька пожевал, проглотил и насмешливо посмотрел на напарника.
Тот промолчал, дуя на уху в деревянной ложке.
— И еще я тебе скажу, — продолжал Васька, — кое-что и вправду имею: и против этих жирненьких, которых скоро жарить будем, это в данном конкретном случае, и против тех ясных соколов, от которых мы с тобой не так давно, как зайцы, удирали. Потому что мешают они мне чувствовать себя в лесу хозяином. Все подловить, все уличить хотят. А я, знаешь, как увижу животину, так и бью без промаха. Умею.
— Да ты, Вась, мне думается, и человека бы гробанул, если б было для чего, и следов бы не осталось.
— Ты что, совсем сдурел?! Одно дело — зверь, другое — человек!
— Жизнь у всех одна. И у человека, и у собаки, и у барсука тоже. А тебе живая душа — нуль: что лося убить, что в воздух выстрелить. В воздух даже хуже — пули пожалеешь.
— Пожалею. Заряд денег стоит. Ну, ладно, хватит ссориться, давай чай ставить. Рыбу-то поешь.
Лешка промолчал, достал из котелка черпаком щучью голову, взял большой ломоть хлеба и занялся рыбьей головой.
В лесу было прохладно, но у костра тепло и уютно. Приятный аромат источал варево в котле, костер весело потрескивал. Оба едока молчали. Да и надо было помолчать, успокоиться. Разговор получился слишком уж резкий и неприятный.
Кроме того, еда тоже требует свое, а рыбья голова — усердия и внимания.
Где-то вдалеке покрикивали утки, готовясь к дальнему перелету, слабо шуршали в тишине леса палые листья. А почти над самыми головами этих людей, на вершине высокой ели, сидел старый Карл, наш давний знакомый.
Он очень давно не ел вареной рыбы, чувствовал знакомый запах и наблюдал за людьми. Держась к ним вполоборота, он все время молчал. И только когда они погасили костер и стали собираться, старый ворон не задумчиво, как обычно, а как-то особенно мрачно произнес:
— Карл!
Люди вздрогнули и подняли головы.
— Не накаркал бы беды, старый черт! — заметил Лешка.
— Шлепнуть бы этого черного вещуна, да стрелять нежелательно. Хрен с ним.
Но старый Карл видывал и не таких. Он даже не повернулся в их сторону. Хотя кто знает, — может, по тону людей и понял возможную опасность.
9. Слышим ли мы голос природы
Чернеца удивила и разозлила уловка старого барсука. И он, уже могучий волчий вожак, умный, обученный охотничьему мастерству и законам стаи Воем, почувствовал на этот раз особую досаду.
Еще шел сентябрь, еще щенки после прогулок возвращались с родителями к логову, но уже приближалась та особенная, обычно лунная (хотя осенью луны и нечасты) октябрьская ночь, когда волчья семья, стая Чернеца, уйдет в свой дальний зимний поход, первое странствие для его волчат-сеголеток [1] .
Но Чернец, зверь своенравный и упрямый, все-таки надеялся перед началом зимы подловить этого барсука. Для волка это было азартной игрой, как бы связанной с летним обучением щенков охоте. Чернец всегда показывал особое умение и ловкость в охотничьем волчьем деле не только щенкам, но и старшим.
1
Сеголетки — волчата первого года, рожденные в апреле — мае (сего лета рождения).