Рижский редут

Трускиновская Далия Мейеровна

– Извольте! – с большим неудовольствием выпалил я. – Я провел вечер у госпожи Филимоновой. Француз, коего мы полагали француженкой, был дома, одетый в женское платье и даже в чепце, прикрывавшем его короткие волосы. Затем я пошел прочь. Шел я не спеша, но и не лениво. Человек, знающий город, мог легко меня обогнать. Когда я прибыл на Малярную улицу и в темноте поднялся к себе в комнату, на лестнице я нашел мертвую Анхен, Царствие ей Небесное… А перед тем убийца, выскакивая из дому, едва не сбил меня с ног.

– Долго ли она пролежала там?

– Как я это могу знать?!

– Врачи умеют определять время смерти по окоченелости или мягкости членов, но вы не врач, – проговорил Бессмертный так, словно я был в этом виноват. – Вы исходили из того, что убийца пырнул женщину ножом и кинулся наутек. Я же допускаю, что он отважился еще и обыскать вашу комнату. Он знал, что никто в это время не станет подниматься по лестнице, ведущей к вашей двери. Возможно, он искал ценности. А возможно – ваши переводы. Вы ведь переводили для Шешукова многие документы с немецкого языка?

– Ч-черт! – зарычал Артамон. – Это вы к чему клоните?

– К тому, что война, господа. И противник наш хитер, – отвечал Бессмертный. – Далее! Мы предполагаем, что у мусью Луи был сообщник. Этот сообщник мог прекрасно забраться к вам в комнату, Морозов, пока вы беседовали с госпожой Филимоновой, а мусью Луи мог действительно пойти за вами следом – но для того, чтобы дать сообщнику знак, предупреждающий о вашем приходе. Скажите, когда вы снова попали к себе в комнату после того, как обнаружили на лестнице Анхен?

– Утром, – нахмурился я. Мне совсем не хотелось вспоминать лица моих дорогих соседей, обвинявших меня в убийстве, и ночлег в подвале, возле исторической стены.

– Стало быть, вы понятия не имеете, была ли она во время преступления открыта или заперта?

– Не имею, – согласился я. – Я оказался там только утром.

– И что дверь? Была она заперта? Или открыта?

Я задумался и похолодел. Именно этого я не помнил! Я был так погружен в размышления о своем горестном положении и о смерти Анхен, ночь в погребе так угнетающе на меня подействовало, что я нажал дверную ручку, как теперь говорят, машинально, а вставлял ли ключ в скважину – не мог бы сказать и под пыткой.

– Как будто человек, которого обвинили в убийстве, способен замечать двери! – воскликнул мой дядюшка.

Он искренне желал прийти мне на помощь, но сподобился лишь косого взгляда. Бессмертный посмотрел на него, прищурившись, как если бы подначивал: а ну, давай, еще покричи!

– Но как мусью Луи мог подать сообщнику знак, если сообщник был в комнате, окнами обращенной во двор? – спросил Сурок, не столь бурно воспринимавший все реплики Бессмертного, однако старательно осмыслявший их.

– Не забывайте, что эти господа попадали во двор через театр. Он мог пробежать во двор и хотя бы свистнуть. Но мне кажется, что француз там в ту ночь не появлялся. Почему? Потому, что если бы он пришел дать знак и пришел через театр, то сообщник убрался бы тем же путем, а не выскакивал на Малярную улицу. Возможно, вход в театр был попросту заперт. Если мы узнаем, господа, почему убийца не воспользовался этим входом, то многое прояснится.

Мы переглянулись. Пока что все было складно.

– Нужно как следует допросить сторожа Фрица, – продолжал Бессмертный. – Пусть растолкует, когда его заставили держать двери на запоре и как вышло, что он начал их снова отворять. А до того – никаких демаршей и поползновений на вашего мусью Луи! Почему? Потому, что вы своими маневрами можете его спугнуть. А он, не забывайте, слишком близок к госпоже Филимоновой и может в отместку доставить ей немало неприятностей. Но одно меня все же утешает…

– Что? – хором спросили мы.

– То, что драгоценности госпожи Филимоновой в безопасном месте. Вам, Морозов, следует поставить свечку во здравие вашего мошенника Штейнфельда. Ведь неизвестно, на что употребил бы мусью Луи деньги, полученные за драгоценности при вашем посредстве. Теперь же ясно, что вы нарушили какие-то его злодейские планы. А человек, чьи планы нарушены, начинает действовать наобум, плохо продумывая свои поступки, и совершает ошибки.

– Но позвольте! Мусью Луи и теперь мог бы получить те же самые деньги от Штейнфельда! – воскликнул Сурок.

– А зачем ювелиру отдавать французу деньги, если он уже заполучил драгоценности? Это Морозову он должен был бы заплатить в момент передачи побрякушек и то наверняка нашел бы возможность не отдавать всех денег сразу. А сейчас побрякушки у него, и есть прямой резон дождаться окончания войны, чтобы выгодно продать их. Война – это время, когда бриллианты отдают за кусок хлеба.

– До этого, слава Богу, еще далеко, – возразил мой племянник. – И мне кажется, что люди, наоборот, в такое тревожное время должны вкладывать деньги в вещи, имеющие ценность при любом правительстве и в любом государстве.

– Вот именно этого Штейнфельд и не скажет мусью Луи, а будет плакаться, ругаться, призывать небо в свидетели, что у него нет наличных денег, все употребил в дело, а когда будут – неизвестно. Повторяю, теперь он диктует условия, потому что драгоценности уже у него, – объяснил наш стратег.

– А если ему пригрозят кинжалом? Тем самым, которым заколота Анхен? – подал голос Артамон.

“То Штейнфельд поймет, кто погубил его свояченицу. А поскольку у него, как у всякого ювелира, полно сомнительных знакомств, он за небольшие деньги найдет человека, который избавит его от этой докуки и отправит француза в плавание вниз по Двине. Это рискованно, однако если мусью Луи не оставит ювелиру иного выхода, так оно и будет.

– Чертов ювелир! – воскликнул Артамон. – Коли он такой злодей, то как выманить у него обратно драгоценности Натали? Нам будет очень трудно отправить ее обратно в столицу без этих побрякушек… да и войдите в положение Морозова…

– Уже вошел. Насколько я знаю господина Суркова, он уже составил какой-то план по извлечению драгоценностей, – Бессмертный слегка поклонился моему племяннику.

– Идею подал Морозов, – отвечал Сурок. – Он предложил захватить заложника из ювелирова семейства. Но это довольно сложно, да и неизвестно, что получится…