Рижский редут

Трускиновская Далия Мейеровна

В окно я видел парк и крыши крестьянских домов и сараев за кустами сирени. Чтобы не искать дороги в незнакомом доме, я выпрыгнул в окошко и, сообразуясь с положением солнца, пошел к востоку – туда, где стояли в протоке канонерские лодки. Я горел желанием сразу же рассказать родственникам об открытии Бессмертного.

Первым я обнаружил Сурка в одной рубахе и подштанниках. Он умывался, стоя на берегу, а матрос поливал ему воду на руки из большого черпака.

– Счастливый день! – приветствовал я его.

– И тебе! Ступай, Данилов, приготовь мне теплой водицы. Морозка, знаешь ли, что я обнаружил, зайдя за кусты?

Сурок подвел меня к толстому клену и показал свежие буквы на его коре. Артамон не стал мудрить над монограммой, переплетая буквы изысканным образом, а просто вырезал их рядом – «С» и «В».

– Изволь радоваться, – сказал Сурок. – Известные тебе «эс» и «ве». А теперь догадайся, чья это работа.

– Если ты подойдешь к сторожевому дубу, увидишь то же самое.

– Если его не связать и не доставить в смирительный дом, он этак весь Даленхольм изукрасит! – воскликнул Сурок.

– Коли уже не изукрасил. Сурок, а знаешь ли – ведь это любовь…

– Дурь это, а не любовь, – буркнул он. – О чем вы толковали с Бессмертным?

– Ох, главное-то я и забыл! Надо позвать Артошку, я расскажу вам обоим сразу…

– Он полночи бродил с ножиком и таращился на луну. Может, даже стихи сочинял. А теперь спит без задних ног.

– Больше тревоги не было?

– Нет, пруссаки как убрались, так и не появлялись. Дали мы им острастку! А что Бессмертный? Все жилы из тебя повытянул?

Любопытство дорогого племянника было мне понятно. Но я ухитрился промолчать до самого завтрака на берегу. И стал свидетелем забавной картины – Сурок и Артамон брились в плохо подходящих для того условиях и явно завидовали мне, отрастившему приличную бородку. Они просто испепеляли меня взорами, а я держался гордо, словно сам черт мне не брат, хотя на самом деле я им завидовал более, чем они мне: я хотел прекратить наконец все свои маскарады и принять вид благовоспитанного человека из хорошего общества.

Сурок возил с собой небольшой самовар. Наконец он достал его, вручил своему денщику, и мы отправились пить утренний чай под дубом. Артамон предчувствовал, что ему достанется по первое число, и мы действительно, сразу найдя монограмму, поизощрялись, изобретя, кроме Секлетеи Веревкиной, еще и Сосипатру Волкодавову, и Снандулию Вороватую.

Потом пришел Бессмертный и прекратил наши дурачества.

Он объявил Артамону и Сурку о том, что мы невольно соприкоснулись с тайной, о которой следует молчать до поры (до какой поры – он, разумеется, не сказал). Он очень понятно объяснил, что в Риге и, возможно, в самой Цитадели орудуют неприятельские лазутчики. И даже прямо определил: это поляки.

Поляков в Риге было довольно, чтобы спрятать среди них роту шпионов, причем и в мирное время их хватало, а когда появились беженцы из Курляндии, то их количество увеличилось хорошо если всего лишь вчетверо. Как и все рижские жители разных вер и разной крови, они держались сообща, помогали друг дружке, и одно то, что у Мартына Кучина был кредит в Сорочьей корчме у покойной пани Барбары, свидетельствовало: он – тоже поляк.

О том, почему польские паны не любят Россию и пользуются всяким случаем, чтобы примкнуть к врагам ее, и без меня написано довольно. Уговаривать их бесполезно, благодетельствовать им бесполезно вдвойне. Сперва они своим упрямством понаделают себе больших бед, а потом во всем винят либо российскую государыню, либо российского государя – кто на ту пору случится. Бог им судья, но я предвижу, что добром это не кончится.

Бонапарт столько наобещал полякам, что они служили ему со всей свойственной этому народу горячностью. Неудивительно, что нашлись среди них господа, взявшиеся шпионить за Рижским замком и за портом. Странно было бы, если б в этой войне не оказалось лазутчиков-поляков. Так сказал Бессмертный, и никто с ним спорить не стал: мы с Сурком – потому что полностью согласились, Артамон – потому что мысли его витали в розовых облаках, где перед умственным взором мелькают белые ручки, крошечные ножки, задорные глазки и прочее, и прочее.

– Но как же быть? – спросил Сурок. – Мы не знаем, как глубоко проникли ядовитые щупальца сей гидры, но кому-то же мы должны о своих открытиях донести!

– Пока это еще не открытия, а догадки, – возразил Бессмертный. – Единственный человек, которому можно все рассказать без всякого риска, сейчас в Риге, насколько я знаю, отсутствует. Я с ним знаком и при первой возможности увижусь. Но в распоряжении этого человека не так уж много подчиненных, так что розыск придется вести нам четверым. Если кто-то из вас против, пусть даст слово молчать о том, что тут услышал, и уйдет.

– Это уж прямое неуважение к нам, Бессмертный, – отвечал Сурок. – Идет война, мы офицеры русского флота, наш долг – служить Отечеству. Это первично, все прочее вторично. Только вопрос: что мы можем сделать, не имея опыта? Я, скажем, потомственный моряк, и когда мне пришлось, чтобы не расставаться с флотом, сделаться до лучших времен командиром канонерской лодки в Роченсальме, я хоть приблизительно представлял себе, чем буду заниматься. Также и товарищи мои… А тут совсем иное! Не натворим ли мы такого, что будет скорее во вред Отечеству, чем к пользе его?

– Наше положение не такое уж скверное. И мы можем противостоять врагу, не рискуя наделать чересчур больших глупостей, пока нам не придет на помощь человек, для которого война со шпионами – ремесло. Почему? Потому, что мы знаем правила стратегии и тактики. А наш противник вряд ли их в такой мере знает.

– Генералы противника прошли примерно ту же школу, что и наши, – возразил Сурок. – И те, кто подсылает лазутчиков, тоже.

– Логично. Однако я вижу, что уроков их лучший ученик Бонапарт не усвоил. Почему? Потому что его действия сами в себе содержат зародыш поражения.