Родина
Шрифт:
В землянке в это время шла горячая работа.
— Мамочка, так будет лучше, вот увидишь, увидишь! — звенел голосок Тамары.
С радостной готовностью Тамара выполняла простые и спокойные приказания Ксении Саввишны. Банникову причесали, умыли. Из-под печурки Тамара извлекла утюг, который, подобно другой чугунной утвари, уцелел после бомбежки. В печке пылал жаркий огонь, и утюг быстро нагрелся. В узле, когда-то вынесенном из родного дома во время пожара, Тамара обнаружила скомканный, но, как по рассмотрении оказалось, вполне годный для носки шерстяной костюм, который тут же бережно был выглажен.
— Сделаем примерку! — весело приказала Ксения Саввишна. — А ну, Тамара, помоги нарядить маму.
Минуту спустя Ксения Саввишна довольным взглядом осматривала Банникову.
— Так оно и выходит, Ираида Матвеевна, — женщина ты в цвете лет!
— Ах… но я ужасно похудела… — вздыхала Банникова, неловко оглядывая свою сутулую, поджарую фигуру.
— Что за беда! Были бы кости, а мясо будет! Начнете заводской паек получать, да и столовка у нас недурная. Вот в таком бравом виде пойдете вы со мной завтра к Настасье Васильевне, — объявила Ксения Саввишна.
— Уже завтра?.. — испугалась Банникова.
— Да что вы, голубушка моя, будто вы бедная курочка, а я вас резать собираюсь!.. Вам даже смешно стало? С завтрашнего дня, Ираида Матвеевна, начнется у вас нормальная человеческая жизнь, в работе, вместе с людьми. Значит, решено, товарищ Банникова?
— Ну, хорошо, хорошо. Что же, в самом деле, я трушу… Томочке по силам, а мне нет, что ли? Завтра же пойдемте, милая Ксения Саввишна. Может, мне, несчастной вдове, и вправду будет лучше, — обнимая Ксению Саввишну, в сильном возбуждении заговорила Банникова.
Банникова впервые в жизни попала на завод. Работу ей назначили несложную: перетирать или смазывать машинные части. Она брала в руки то тряпку, то масленку и делала то, что ей было указано. Вначале Банникова удивилась, что на заводе существуют специальности, напоминающие грязную домашнюю работу в кухне или по уборке. Работа показалась Банниковой даже слишком простой, — «только и всего-то, подумайте!» Она делала все не спеша, поглядывая по сторонам, — все было ей незнакомо и любопытно. В цехе было светло, а после землянки воздух его казался просто целебным, — «дышать-то здесь как приятно!»
После обеда в заводской столовой Банникова разомлела, — такой сытой она себя уже давно не помнила, — и ее потянуло ко сну. Блаженное тепло разлилось в теле и в мыслях, ей казалось, что все ее жалеют, потому и работу ей дали такую простую и легкую.
К концу смены в цехе появилась тетя Настя. Идя мимо, она приостановилась, задала Банниковой несколько вопросов, похвалила ее дочь Тамару, а потом, посмотрев на разношенные валенки новой работницы, велела ей зайти в завком: у нее есть несколько ордеров на валенки небольших размеров, как раз для женщин такого маленького роста.
Банникова растроганно поблагодарила Журавину и опять подумала: «Какие люди хорошие, как жалеют меня!»
Размечтавшись о новых валенках, Банникова толкнула локтем масленку и пролила масло.
— Осторожнее. Проливать нельзя, масло ведь дефицитный продукт, — раздался рядом голос Евдокии Денисовой.
— Господи, да много ли я пролила? — обиделась Банникова.
— И немного нельзя.
На другой день один из монтажников резко заметил Банниковой, что она отослала какие-то части станков «в возмутительном виде». Банникова поделилась своей обидой с Денисовой, но та сказала:
— Да ведь и в самом деле, нельзя в металле грязь оставлять, монтаж требует чистоты.
— Уж неужели монтажникам этим трудно иногда и самим грязь с металла убрать? — проворчала Ираида Матвеевна.
— Но ведь протирать и смазывать части — именно ваша обязанность, кто же будет за вас работать? — уже строже возразила Денисова. — Вам еще надо учиться производственной дисциплине.
И Банникова поняла, что эта тихая женщина с грустными глазами решила научить ее работать. Пройдет, посмотрит, будто мельком, а потом скажет: «Не так делаете, товарищ Банникова» или: «Учтите на будущее то-то».
Ираиду Матвеевну никогда и никто не учил, и даже покойный муж, глава семьи, не делал жене никаких замечаний, а если и хотел что-то заметить, бережно передавал через детей, — он знал, что она не выносит замечаний. А теперь чужие люди изо дня в день учили ее, не считаясь с ее самолюбием.
— Что это, право, вы словно подрядились мне замечания делать? — пожаловалась она через неделю Евдокии Денисовой. — Перед вами я, кажется, ни в чем не виновата.
— Ох, чудная вы! Что же я против вас лично могу иметь? Лично вам я даже посочувствовать могу: ведь и я горя хлебнула за эти годы. Но поймите, — и Евдокия окинула Банникову строгим и печальным взглядом, — поймите: вы в важнейшем деле участвуете, от этого дела жизнь и будущее многих людей, а также ваше и ваших детей зависит. Работать надо по совести и не по-черепашьи, а поторапливаться, чтобы все скорей восстановить. Вот как вы это поймете всей душой, так и почувствуете, что только так и надо жить.
— А если еще трудно мне? — отчего-то смутившись, спросила Банникова.
— Трудно? Терпеть надо. Бойцам на фронте разве легко, а ведь не только терпят, а как еще с врагом дерутся, весь народ радуют!
Евдокия помолчала, подумала и закончила не спеша:
— А с терпением и сила приходит.
В ровном голосе Денисовой, в спокойном выражении ее бледного лица Банникова вдруг почувствовала ясную силу терпения и укор себе за то, что нет у нее этой силы, терпения и спокойствия. Она поняла, что Денисова желает ей добра, да и все другие, тоже всего натерпевшиеся люди понимают, что ей надо прижиться на заводе. Но почему у нее ничего не ладится, почему она все время не поспевает за другими, неловка, забывчива?..
Однажды она поделилась этими горькими размышлениями с Денисовой.
— Я и стараюсь, а все равно ничего не получается: то не успею, другое не пойму. Скажите, отчего это я такая незадачливая?
— Всю жизнь все только домашние дела знали, а в домашности, сами знаете, время несчитанное, а здесь, на заводе, время государственное, его беречь надо и другим не мешать.
— Значит… я другим мешаю? — печально вздохнула Банникова.
— Конечно, мешаете, из-за вас задерживается работа других.