Родишься только раз
Шрифт:
— Отведайте-ка моего хлеба! — говорила она, подвигая к нам огромный каравай.
Я жадно заталкивала в рот пышный, сдобный, божественно вкусный хлеб, а глазами пожирала тонкие ломтики копченого мяса, которое тоже привезла тетя.
Тетя Луиза посадила меня на колени и стала ласкать.
Папа вспомнил про наши яблоки. Он знал, что в Крапиве их мало. Там родится инжир, персики и виноград, но таких вкусных яблок, как здесь, и в таком изобилии в Приморье вообще не бывает.
— Пойдем, я покажу тебе, сколько у нас яблок! И каких! На всем Красе не наберешь
Мама открыла дверь. Тетя ссадила меня с колен, встала и пошла в комнату. В дверях она застыла от изумления. Она еще никогда не видела сразу столько яблок и восхищалась ими, как маленькая.
— Съешь яблочко, вкусное! — предложила мама.
Тетя наклонилась, чтоб взять яблоко. Но не тут-то было. Я мигом подскочила к ней, схватила ее за юбку и стала изо всех сил оттаскивать от яблок.
— Нельзя, нельзя! — кричала я не своим голосом.
Тетя Луиза с удивлением посмотрела на меня.
— Нельзя, нельзя, нельзя! — вопила я, глядя то на отца, то на маму, то на брата, но они стояли как истуканы, не желая помочь мне ни словом, ни делом.
— Ну и жадюга же ты! — бросил мне отец.
— Как ты себя ведешь? — поддержала его мама.
Мама, папа и брат вспыхнули до корней волос. Вообразите, какая жадная девчонка! И откуда только такая взялась!
Тетя Луиза взяла яблоко и вонзила свои здоровые зубы в белую сочную мякоть. Я заплакала и опять потянула ее за юбку. Глубоко уязвленная тем, что не смогла отстоять яблоки, я вся залилась краской. Мама взяла меня на руки и принялась уговаривать: почему бы тете Луизе не съесть яблочко, ведь у нас их целая гора! Мы должны угостить тетю Луизу — она приехала издалека…
Но никакие увещевания не помогали. Все мамины слова отлетали от меня, как от стенки горох. Тогда она перешла к шлепкам.
Я заревела пуще прежнего. Слезы осенним дождем текли по моим щекам. Я стала утирать глаза кулачками и неожиданно заснула. Голова моя свесилась на грудь, и мама положила меня на кровать.
Тут мои воспоминания меркнут. Как падучая звезда — блеснет на небе, и нет ее.
Воспоминания! Они как сито, через которое просеивают муку, прежде чем замесить хлеб.
Это сито с нами всегда. Оно непрестанно просеивает наши воспоминания, которые то и дело проскакивают сквозь дырочки в бездну забвения.
Воспоминание о горе яблок и об одном-единственном яблочке, которое я хотела отнять у тети Луизы, живет в моей памяти и по сей день.
Вскоре тетя Луиза простилась с нами. Она уезжала далеко на юг, домой. С собой она взяла несколько румяных яблок. Я вместе со всеми с упоением отбирала наливные, спелые яблоки и, кладя их в дорожную сумку, приговаривала: „Для бабушки… Для тети Францы… Для тети Марии… Для Тончека (моего двоюродного брата)… Для ребят…“
Потом мы провожали тетю Луизу. Она стояла у окна вагона и махала нам рукой. Мне она тоже махала — я чувствовала это всем сердцем, а ее большие карие глаза светились улыбкой.
Поезд тронулся. Тетя Луиза все уменьшалась. Уже видна только ее поднятая вверх рука. Наконец поезд исчез. Тетя Луиза
Зимой розы не цветут
Папа сидел на табурете и легонько покачивался. Я сидела у него на коленях. В плите потрескивал огонь. Уже смеркалось. На улице шел снег.
Отец раскурил трубку и пустил синий дым прямо мне в лицо и в ухо. Я чуть отстранилась и посмотрела на него: усы под носом стоят торчком, клочковатые брови выгнулись дугой, а темные сияющие глаза улыбаются мне.
— Ну-ка, дочка, скажи, ты меня любишь?
Я опять посмотрела на него — папа меня любит! Счастливая, я прижалась к нему и воскликнула:
— Люблю!
— Сильно?
— Сильнооо!
— Я хочу знать как! Скажи же! Вот на такой волосок? — И он снял с моего плеча волосинку и показал ее мне.
— Нет, нет! Больше!
— Ну так как же? На мой палец?
Он согнул указательный палец и поднес его к моим глазам. Я отстранила от себя палец вместе со всей рукой и сказала:
— Больше, больше, больше!
— Как же, дочка? — допытывался отец. — На пядь?
— А где эта пядь? — спросила я, внимательно оглядывая отца.
Папа раздвинул большой и указательный пальцы и показал мне свою пядь.
Но пядь пядью, а любовь любовью, ее не измеришь ни волоском, ни пальцем, ни пядью.
— Больше!
— Так как же? Я хочу знать!
Я спрыгнула на пол, встала на цыпочки, вытянула вверх руки и закричала:
— До звезд!
Папа на радостях пощекотал меня, и мы оба засмеялись. Я была очень довольна. До звезд!
— Доченька ты моя!
Папа посмотрел в окно. Снег все еще шел.
— Ох-хо-хо! Как же это до звезд? Погляди, какой снег валит, ничего не видно.
Я тоже глянула в окно и увидела снежинки. Они летели тихо-тихо. Но я не сдавалась.
— Все равно до звезд!
Невидимое прядево мрака окутало нас молчанием. Папа качнулся на табурете, словно пробуя его прочность, и посадил на другое колено Кирилла. Оба мы ехали верхом в метель и пургу.
— Давайте споем! — предложил отец.
— А что? — спросила мама.
— Ну хоть бы эту: „Зимой розы не цветут“.
И мы запели:
Зимой розы не цветут,Где же, красная девица, я нарву тебе букет?Мы спели эту песню, потом другую, третью… Все были довольны.
Сладкий сахар
Это случилось в то время, когда родители платили за все свои покупки кроны и крейцеры. Крон и крейцеров у них было так же мало, как потом динаров и пар. Маме приходилось хорошенько подумать над каждой кроной, прежде чем ее истратить.