Роман о Лондоне
Шрифт:
Он испробовал все, только чтобы не просить Комитет и избежать унижения. Начало было всегда обнадеживающим. Потом требовали его документы и извинялись: произошла досадная ошибка. Места оказывались уже занятыми. Получив данные о нем, его прошлом, ему обычно задавали один и тот же вопрос: действительно ли он князь и почему он противник Комитета, который борется с диктатурой Сталина?
После этого какая-то невидимая рука захлопывала перед ним дверь.
Ему и теперь понятно, его радость может быть совсем недолговечной, и все же пока он едет подземкой до Милл-Хилла, его охватывает такое же счастье, как в детстве, когда он сидел у матери на коленях. Сколько воды утекло! Сколько невзгод, перемен. Скитания по Европе. Нужда.
Он вынужден наблюдать, как его жена, которой всего лишь сорок три года, сидит, согнувшись над швейной машинкой, и крутит с утра до потемок жужжащее колесо. А после отправляется в туман и снег со своими коробками, набитыми убогими, жалкими русскими куклами.
Вагон был переполнен, Репнин стоял, стиснутый со всех сторон, — свое место он давно уже уступил пожилой женщине, которая едва держалась на ногах и то и дело хваталась за него. Атлетического роста, он возвышался над всеми и улыбался. Дело решенное — он будет иметь несколько фунтов в неделю и, значит, у них будет крыша над головой.
На повороте поезд прибавил скорости, и Репнин внезапно очутился на коленях у пассажира, сидящего у него за спиной. Он извинился.
Скорее всего это был строительный рабочий, весь закапанный известью. Тот ответил, громко: «Ничего страшного. Тут уж виски винить не приходится!»
При всем его знании английского, на котором уже несколько лет Репнин совершенно свободно изъяснялся, эти слова поставили его в тупик. Что имел в виду этот человек? Прошло мгновение-другое, и тут только его осенило: в Лондоне исчезло виски, оно вывозится за границу; подскочив в цене, виски стало недоступно «низшим» слоям общества, то есть обычным гражданам Лондона. Виски закупает Америка.
И лишь когда до него дошел смысл сказанного этим рабочим человеком, объяснившим его вздох, — Репнин рассмеялся в ответ.
Поняв, что он раскусил намек, ожили и прыснули и другие пассажиры, сидевшие до этого как восковые фигуры.
Впервые за много лет слышал. Репнин такой открытый человеческий смех.
Добравшись наконец до своего дома в Милл-Хилле, он долго стучал в дверь металлическим кольцом. Но никто не отзывался.
Мелькнула страшная мысль. Не сделала ли Надя чего-нибудь ужасного, оставшись одна? Только этого ему не хватало!
Он принялся яростно барабанить в окна.
По лестнице затопали шаги, послышались радостные возгласы, затем дверь открылась, и жена стала просить у него прощения. Она вернулась из Лондона очень уставшая, прилегла отдохнуть и заснула. Дожидаясь, пока жена приготовит чай, Репнин говорит: теперь-то уж наверняка у него будет работа. Он получил разрешение. Завтра его определят на место. Они будут иметь несколько фунтов в неделю. Слава Богу. На сей раз это не пустые обещания. В голосе его, как ни странно, нет никакой радости, да и она его слушает без всякого восторга. Он принимается объяснять: он имеет право на получение работы хотя бы потому, что прибыл в Англию в начале войны, не требуя для себя никаких гарантий. Существует такая формулировка. Жаль, говорит он жене, не догадался пригласить на рюмку виски одного англичанина, веселого человека, они познакомились в подземке.
И лишь услышав его рассказ о том, как он перепугался, когда ему почудилось, что ее нет, Надя, точно выходя из ледяного оцепенения, обращает на него изумленный взгляд. Ему взбрело в голову, что она сотворила что-нибудь безумное,
При этих его словах жена опускается медленно на стул.
— Все-таки, Ники, мужчина — это животное, брат гориллы. Даже в такое жуткое мгновение, когда он думает, что жена его наложила на себя руки, его мучает одна мысль: только этого не хватало!
Она грубо согнала с колен кошку, почуявшую запах молока, — такого с Надей никогда не случалось. Репнин, пристыженный, замолчал. Но потом снова заговорил: как только у них появятся деньги, он начнет расспрашивать о возможности перебраться в Америку. Все говорят, положение эмигрантов в Америке гораздо лучше. Она сказала, как бы совершенно не радуясь этому: графине Пановой удалось продать еще три ее вечерних платья. В доме теперь полно денег. Она сейчас же отнесла майору деньги за дом. У них заплачено до августа. Сама же она решила подыскать квартиру в Лондоне. Старуха Панова поможет ей в этом. Только вот с куклами, она должна признаться, дела обстоят из рук вон плохо. Ее куклы почти не расходятся. Они у нее без глаз. А нужны куклы со стеклянными глазами. Да и лица у ее кукол тряпичные. А всем подавай куклы со стеклянными голубыми глазами. Скоро ее куклы вообще никому не будут нужны. Куклы привозят из Италии и из Германии — очень красивые.
Но Репнин, явно повеселевший и приободрившийся, начинает ее утешать, обещая помочь. Завтра же у ее кукол будут хорошенькие глазки. Дети повсюду играют в шарики — такие маленькие голубые шарики из стекла, здесь они называются «marbles». Он тоже в них в детстве играл, по сию пору их помнит. И лондонские ребятишки в них играют. Он видел сам. Он обязательно их найдет. Надо только научиться раскалывать их на две половинки — он что-нибудь придумает — и будут ее куклы с голубыми глазками. Он должен это сделать.
Все дети на свете одинаковы. Она снова сможет продавать свои русские куклы. Он завтра же найдет эти маленькие шарики, которые здесь именуют «marbles». Названия — лишь оправдание игр и убийств. Названия ничего не значат. Он найдет эти шарики в Лондоне. А сейчас просит оставить его одного — он страшно устал, голова разболелась.
Надя, озабоченно глянув на него, отправляется наверх принять ванну. Взгляд жены красноречиво говорит ему: она будет дожидаться его в постели. Она поцеловала его таким знакомым поцелуем. Это те их, парижские поцелуи, там она любила зимним вечером забраться к нему на колени в предвкушении объятий в полутемной комнате, со стонами, страстным шепотом и слезами. Она уходит, полная желания, и смотрит на него, стыдливо улыбаясь. Ему надо бы пораньше лечь в постель, как следует выспаться, отдохнуть со спокойной душой, теперь, когда им улыбается весна, — словно прелестное дитя, которое у них должно появиться. Она идет принять ванну — наконец-то дали воду, вода льется обильной струей и клокочет, как лесной родник. Она ушла, но в комнате еще слышится ее звонкий смех.
Репнин стал размышлять: где на самом деле видел он эти маленькие стеклянные шарики, из которых можно было бы, если их расколоть пополам, сделать голубые кукольные глазки.
ЖЕНСКАЯ НОГА ИЗ ХРУСТАЛЯ
На следующий день герой нашего романа получает на бирже труда записку в одну из самых фешенебельных лондонских лавок. Там есть незанятое место. Это лавка «Paul Lahure & Son». Находится она, как ему пояснили, на улице Сент-Джеймса, позади шикарного отеля «Ritz». Знает ли он, где это? — спросили его. Он ответил, знает. Шесть лет назад, когда он приехал в Лондон, он покупал себе вечерние шляпы на той улице, в известной шляпной лавке под названием «Locks». Она существует еще со времен Наполеона.