Роман о Лондоне
Шрифт:
Она устраивается в своей постели, но, засыпая, тянет к нему руку, как обычно, ждет его ласки. Теперь она спокойна, вырученных от продажи денег хватит, чтобы дожить до зимы. Одно только беспокоит — эти его мысли о самоубийстве. Они не покидают его. И она сквозь сон умоляет мужа еще раз завтра утром зайти в канцелярию Британской лиги и в отделение Красного Креста. Там их знают. Сазонов просил за них. Может, англичане устыдятся и не дадут им окончательно погибнуть. Поняв, что сегодня он не расположен к ласкам, она замолкает. Он тоже собирается лечь, забраться под меховые одеяла. Несколько мгновений, словно о чем-то размышляя, он еще сидит на краю постели.
И перед тем как погасить свечу, наклоняется над женой — заснула ли она. И
АВСТРАЛИЙСКАЯ ПТИЦА ЭМУ
В один из первых дней весны Репнин и в самом деле побывал на бирже труда на улице Chadwick street, где подыскивали работу демобилизованным полякам. Их постепенно расселяли по Лондону и Шотландии. Распределяя по разным городам бывших офицеров польского перемещенного полка, англичане заботились о том, чтобы они женились на англичанках. Главным образом на санитарках и медсестрах, возвращавшихся с войны. А также из Германии, частично оккупированной Англией. Для поощрения этих браков создавались клубы офицеров и рядового состава, курсы обучения разным ремеслам, языку, а также устраивались танцевальные вечера с чаем и пивом.
Десять лет тому назад Репнин случайно получил в Париже при миссии Красного Креста место переводчика и в этой должности переехал с поляками сначала в Португалию, а потом в Лондон. Со своими старыми бумагами он решил обратиться на биржу труда с просьбой подыскать ему работу в Лондоне. Хотя бы физическую. Он заранее согласен, наряду с самым неприметным солдатом, пришедшим с войны, взяться в Лондоне за любую работу, только бы иметь немного денег, чтобы заплатить за кров над головой.
Надя наконец решилась обратиться к тетке в Америке с просьбой им помочь. Обоим было ясно — так, как они жили до сих пор, дальше жить невозможно.
Жена Репнина требовала от мужа, чтобы он обновил свои связи с русскими. Он должен напомнить о себе так называемому Освободительному комитету русских царских эмигрантов, — просуществовав все эти годы, Комитет до сих пор, пользуясь деньгами из Америки, поддерживал на приватной основе своих членов, а также лиц, зарекомендовавших себя верными сторонниками самодержавия. После стольких-то лет. Вот уже больше года, как Репнин порвал с Комитетом. Но сегодня он не мог смотреть на жену без слез — она оставалась дома в тот день — и готов был пообещать ей что угодно. Он пойдет в Комитет. На крыше домика между двумя дубами в одном из тупичков Милл-Хилла начал таять снег.
Нет ничего хорошего в том, убеждала его жена, что он рассорился с Комитетом, который пользуется в Англии определенным влиянием. Ведь после первой мировой войны его возглавляли мудрые люди, такие, как Шульгин, Алексеев, Волконский, Оболенский и другие — они давали ему правильное направление. Сообща всегда можно сделать больше, чем в одиночку, — это было ее любимое выражение. Надо крепко держаться друг за друга.
А вот у Брейгеля, смеется муж, на этот счет совсем иное мнение. Вспомните картину знаменитого фламандского художника, они видели ее в музее. Они обошли буквально все музеи Парижа, Милана, Лондона, поскольку вход туда бесплатный и можно даром осматривать живопись. На картине вереница слепых, с нищенским посохом, держась рукой за плечо впереди идущего товарища, шествует, не видя куда. Перед ними разверзлась пропасть, и всего один шаг отделяет слепых от неминуемой гибели. В этой пропасти протекает река, Stix, поясняет Репнин, через эту реку рано или поздно все мы перейдем. А те, кто идет за Комитетом, напоминают мне шествие слепцов. Stix, бормочет он перед тем как покинуть дом и по дороге на станцию Милл-Хилл, по-прежнему занесенную снегом. Он еще не начал здесь таять. Вся Англия занесена снегом. Stix, шепчет Репнин, входя в красный вагон подземки; в Милл-Хилле поезда
Пока он так шепчет, с потолка вагона на него смотрит плакат с изображением австралийской птицы эму, рекламирующей промышленные товары, которые не садятся при стирке. Реклама взывает: «Вяжите нитками ЭМУ, и вы не будете знать никаких забот!» Не отрывая глаз, он смотрит на птицу. Выходит, не самоубийство, а птица эму может решить его проблемы в Лондоне.
Тем временем поезд мчит его дальше, на остановках входят и выходят мужчины и женщины, толкаются. Стиснутые, как сардины, задние напирают на вошедших раньше, стараются первыми занять места, но при этом вежливо извиняются: so sorry! А заняв чужое место, добавляют: спасибо, thank you. Но вот, наконец, поезд приближается к конечной станции его сегодняшней поездки. Westminster.
Отсюда недалеко до биржи труда.
В те времена весь этот край еще лежал в развалинах, дома представляли собой пожарища с остатками бедняцкой обстановки и какого-то мусора. Направляясь к бирже труда, Репнин ощущал себя мелкой песчинкой в огромной армии спешащих на работу людей, разбегавшихся в разные стороны, подобно муравьям из муравейника. Они несутся на работу, как рабы, которых выгоняли на строительство гробниц, пирамид фараонов, рытье каналов в Азии. Говорят, теперь они трудятся для себя. Так им по крайней мере внушают. Это и есть прогресс? — бормочет он про себя. Прогресс человечества? Великий прогресс человечества?
Прохожие мелькают мимо него, точно отраженные в каком-то зеркале, где и он умножен многократно. Он тоже превратился в одну из этих безмолвно мелькающих фигур, которые ни на кого не смотрят, ни с кем не говорят. Протекают мимо, подобно реке. Река трудового люда, мужчин и женщин, чиновников, подмастерий, продавщиц, уборщиков подъездов, и все это, как чудится ему, струится не мимо, а сквозь него. И вся эта река состоит из бесчисленного множества лиц, носов, глаз, шляп, голов, ног, и все это разбегается, рассыпается, рассеивается.
Кто знает, что кроется за всем этим — какие мысли, какие желания, какие предчувствия? Вот и он обречен шагать вместе со всеми, шагать, шагать, словно и он дитя Лондона, а не своего далекого Петербурга.
И хотя никто, ни один человек в толпе не смотрит на него, он все же ощущает на своей непокрытой голове невидимую черную вечернюю шляпу, которую он хотел продать. Он проходил мимо Парламента, когда часы отбивали девять ударов. Иной раз в толпе он видел на ощупь бредущего человека с белой палкой в руках, постукивающего ею по стенам домов. В Лондоне белая палка была отличительным признаком слепых.
Слепые в Лондоне не сидят по домам, каждое утро они выходят на улицу и куда-то бредут. Не замыкаются в четырех стенах. Некоторым совесть не дает бездельничать, другие стесняются сидеть на шее у семьи или общины, но большинство не хочет жить у кого-то из милости, они знают: даже родная семья не испытывает к ним никакого сочувствия. Незрячие стараются устроиться столярами, плетельщиками корзин, а иные вязальщиками. Подобно разному жулью, обязанному отработать в заключении свой хлеб, слепые тоже идут на заработки хлеба насущного. Чтобы не сбиться с пути, незрячие держатся домов или края тротуара. Своими белыми палками обстукивают они фасады домов, изгибы тротуара, словно подавая кому-то вдали телеграфные сигналы. Все повороты улиц, все углы знакомы им на их дороге. При некоторых из слепых есть собаки-поводыри, но у многих нет и собак. Подойдя к переходу через улицу, они останавливаются.