Роман о Лондоне
Шрифт:
Лежа в постели и оттягивая мгновение, когда он должен будет встать и ехать в Лондон, чтобы явиться в полицию и продлить свой и Надин вид на жительство, Репнин пытался мысленно, с закрытыми глазами, сопровождать свою жену, которая в тот день ушла из дома без поцелуя, вероятно, снова нагруженная коробками со своими куклами. Он отчетливо представлял, как она подошла к автобусной остановке, добралась до станции метро и подземным поездом отправилась в Лондон. Вот она приехала на станцию, где ей предстояло выйти на поверхность. Но все, что в полудреме воображал себе Репнин, следуя мысленно за своей женой, впервые уехавшей в Лондон, не поцеловав его на прощание, вовсе не соответствовало действительности. Жена его не вышла из метро на той станции, где, по его представлению, должна была выйти, и вообще в этот раз не взяла с собой коробки с куклами. Она вышла
Репнин, лежа в постели, снова заснул.
А между тем его жена вышла на станции «Мелибоун» и, в некоторой растерянности остановившись у фонарного столба, жестом подозвала подъехавшее такси. В поношенных сапожках и в шубке из чудного серого меха, облегающего ее фигуру, в такой же точно шапочке она, несмотря на известный возраст, до сих пор обращала на себя внимание своей необычайной красотой, выделяясь в общей сутолоке и уличной толчее. В огромных меховых рукавицах, какие, несмотря на обычно мягкую зиму, носят в Англии, она напоминала не то кошку, не то тигрицу из английской зимней детской сказки, поставленной на сцене. Но ничего ни лисьего, ни кошачьего, ни тигриного невозможно было обнаружить ни в ее лице, ни в выражении глаз. У нее была прелестная улыбка. Высокая стройная блондинка с розоватой кожей лица, она поначалу могла быть принята за англичанку, однако при ближайшем рассмотрении, в особенности женщины, тотчас же распознавали в ней иностранку. Не было в ней ни костлявости англичанок, ни лондонской неряшливости так называемого среднего сословия, ни этой их резкости, когда они окликают шоферов: «Тэкси!», словно бы им требуется сразу сто машин.
Она тихо, с улыбкой назвала шоферу ту больницу, куда следовало ее отвезти. Больница называлась так же, как и станция подземки. И была где-то неподалеку.
Лицо ее разрумянилось от холода, а глаза были все такие же теплые, зеленые, удивительные, редкой красоты глаза. Удлиненные. Под длинными золотистыми бровями и длинными золотистыми ресницами. Несмотря на то, что зеленые глаза встречаются в Англии, как и в Шотландии, хотя и значительно реже, чем в Ирландии, шофер такси сейчас же определил, что имеет дело с иностранкой. Любезным жестом, полуобернувшись на своем сиденье, он открыл ей дверцу и пригласил садиться. (Она ему понравилась.)
Погружаясь в старую развалину, Надя была вынуждена приподнять подол шубы, до колена обнажив свою прелестную ногу. При этом продавец газет, стоящий у входа в метро, откуда она только что вышла, присвистнул. Таким свистом простой лондонский люд обычно отдает дань восхищения особам противоположного пола, проходящим по улицам. Усмехнувшись на эту нахальную выходку, шофер еще раз глянул в зеркальце над своей головой, чтобы получше рассмотреть пассажирку. И, повторив название больницы, двинулся вперед в караване машин.
Настроение его явно поднялось. Красота Нади действовала вдохновляюще на каждого мужчину, который ее видел. Продавцы из мясной лавки в Милл-Хилле прозвали ее мужа «Казаком». Ее же они называли «Нашей польской сиреной». «Our Polish Mermaid». Она не знала об этом. Не поняла она и значение этого свиста. Взгляд ее по-прежнему излучал теплый свет, — почувствовав расположение к себе шофера, она теперь не сомневалась в том, что будет точно доставлена в больницу, которую боялась не найти. Но минутой позднее ее глаза, обычно отражавшие душевную ясность и доброту, сгустились до зелени изумруда, а потемневшие зрачки расширились и затвердели. Дочь княжны Мирской направлялась в лондонскую больницу по ходатайству старой графини Пановой, и там имевшей связи, на прием к известному доктору, гинекологу.
В длинной веренице такси она за несколько минут добралась до больницы. Но поскольку больница эта имела несколько подъездов, прошло еще добрых четверть часа, прежде чем она отыскала нужный вход. Лента асфальта подводила к этому непривычно расположенному входу, ведшему как будто в подвал. И лишь пройдя несколько дверей, она очутилась в приемном покое, переполненном больными. (Медсестры в белых халатах, подобные ангелам в английской пантомиме, сновали между ними.)
Она долго ждала своей очереди перед окошком регистрации. Потом в книгах долго отыскивали ее имя с назначенной датой приема. Но вот ее имя нашли, после чего ей предстояло пройти до небольшого павильончика посреди приемного покоя, напоминавшего чайные домики на улицах Лондона. И тут было большое скопление больных, молчаливо дожидавшихся своей очереди. Наконец она очутилась перед дверью кабинета.
Длинные очереди больных ждали перед такими же дверьми, с четырех сторон окружающих приемный покой. Некоторые выходили из кабинета с сосудом, прикрытым бумагой. (Сдавали анализы.) За последние сто лет обстановка в лондонских больницах вряд ли изменилась. Только теперь здесь царила безукоризненная чистота, а персонал был исключительно предупредителен по отношению к пациентам. Медсестры, проходившие через приемный покой, одолеваемые с разных сторон всевозможными вопросами, отличались молодостью и красотой. Английские девушки охотно шли в медсестры в надежде быть приставленными сиделкой к какому-нибудь старому богатому больному. Они будут ухаживать за ним, он влюбится в них. Женится. И вот уже бывшая медсестра становится миллионершей.
Было ровно десять, когда выкрикнули ее имя: миссис Рейпен. Англичане неизбежно коверкали ее фамилию. И медсестра с любезной улыбкой повела ее в кабинет. Дверь за ней закрылась.
Когда она вышла оттуда, было уже одиннадцать. Она была очень бледна, но на лице ее играла счастливая улыбка. Ей было сказано: нет решительно никаких препятствий к тому, чтобы она имела ребенка. Хотя это и опасно в ее годы.
К станции подземки, где она взяла такси, она шла пешком, и по дороге перед ней всплывало лицо знаменитого врача, несколько раз появившееся в висящем перед ней зеркале. Она вспомнила, как колотилось ее сердце. Она вся залилась краской стыда. При осмотре присутствовала также ассистентка, лицо ее нельзя было назвать приятным — у старых дев в Англии не бывает приятных лиц. А вот мужское лицо — лицо знаменитого врача, как это часто бывает среди английских врачей, было очень красивым.
Если бы человеческая память могла хранить лица тех, кто входит или выходит из больницы, люди были бы серьезней, а может, и добрее. (Ведь и самый дурной человек останавливается перед похоронной процессией.)
Ликуя, спустилась в тот день жена Репнина в подземку, чтобы ехать в Милл-Хилл. Графиня Панова — они называли ее бабушкой — устроила ей консультацию у лучшего специалиста (частный визит к нему стоил бы в Лондоне огромных денег), а в общей очереди ждать приема приходилось месяцами, так как больницы не могли принять тысячи желающих. Без записи принимаются лишь пострадавшие в транспортных катастрофах. Надя с невольной улыбкой вспоминает лицо приятного человека средних лет, который после осмотра предложил ей с милой улыбкой присесть. На безукоризненном французском, однако с английским акцентом, он объяснил ей, что графиня Панова нашла для него несколько превосходных старинных русских икон, и почти задаром. Иконы просто изумительные, и он, безусловно, заплатил бы больше, много больше, чем спросила мадам Панова. Ах, это такая утонченная, удивительно добрая дама! Он восхищается ею. Он собирает греческие, русские и другие иконы с Востока. Это его хобби. Что же касается ее случая, то с ней, как и со многими женщинами, природа сыграла злую шутку. Она давно могла иметь ребенка, стоило ей на несколько минут лечь на операционный стол. Он очень сочувствует и ей, и ее мужу. И хочет ей помочь. Он ее так хорошо понимает. Он очень жалеет, что у него самого был только один сын — но и его он потерял. Итак, если она решится, то один звонок от мадам Пановой, и все будет в порядке. Он всегда найдет для нее место — в этой ли больнице или в какой-нибудь другой. Но все же в его обязанности входит ее предупредить, что сами роды могут быть весьма опасными, как для нее, так и для ребенка, однако он почти уверен, что все обойдется благополучно. Все же она должна подумать.
Собираясь идти, Надя, снова вся залившись краской, после слов благодарности встревоженно спросила, сколько ей будет стоить операция. При этом поймала на себе косой ехидный взгляд ассистентки. Слегка покраснев, доктор сочувственно глянул на нее и сказал: примерно столько же, сколько стоит посещение косметического салона Элизабет Арден. Ей не следует об этом беспокоиться. Не более того. И доктор проводил ее до задней двери кабинета. И пропустил в небольшую комнату, где она дала о себе данные, адрес и номер телефона его секретарше. Секретарша была поразительно хороша собой, молодая, рыжеволосая, элегантная. К Наде она обращалась с очаровательной улыбкой.