Роман с прошлым

Amethyst Jackson

Он был невероятно бледен, как простыни под ним, но он собрался с силами, чтобы улыбнуться мне.

– Отец…

– Эдвард, я хочу… извиниться, – он закашлялся. – Мы всегда думаем, что знаем, как лучше жить нашим детям, – очередной приступ кашля прервал его на некоторое время. – Делай всё, чтобы быть счастливым, Эдвард. Не трать впустую время, отмеренное тебе, чтобы быть с ней.

– Перестань, пап, – сказал я, пытаясь придать своему

голосу, как можно больше надежды, – завтра ты будешь чувствовать себя нормально, и снова начнешь указывать, что и как мне надо делать.

Его смех перешёл в длительный кашель. Он прижимал платок ко рту, приглушая ужасный прерывистый звук. Когда он убрал руку, ткань оказалась запачкана кровью. Я в ужасе смотрел на платок.

– Это не тривиальная летняя простуда, Эдвард. Ты должен… быть готов к худшему.

Я чувствовал себя отвратительно от того, как легко мой отец обсуждал собственную смерть. Он был серьезен, а я хотел, чтобы это все оказалось шуткой.

– Позаботься о матери, – продолжил он. – И держись за Беллу. Ничто никогда не заставляло тебя быть таким целеустремленным, как она. Элизабет была права… она именно то, что тебе нужно.

Я тяжело сглотнул, ощущая, как слезы жгут мои глаза.

– Отец… я…

Он вымученно улыбнулся.

– Иди, сынок. Ты не должен оставаться и слушать лишь мой кашель.

Я с ужасом осознал, что эта было попыткой оградить меня от боли видеть его смерть, и тогда мне пришлось сбежать. Это было невозможно. Он бы молод. Здоров. Невозможно.

Это были странные воспоминания. С тех пор, как меня обратили, я изо всех сил пытался вспомнить каково это – плакать. Теперь, заново испытывая ту боль и то, как я, горюя, вернулся в объятия Беллы, я мог чувствовать, текущие слезы, и это было необыкновенное, позабытое ощущение легкости, которое приходило вслед за слезами.

Я чувствовал… умиротворенность. Много лет я так и не мог вспомнить, какими были мои родители, и какие у нас были отношения. Тех воспоминаний, что хранились у меня, было недостаточно, чтобы получить ответы на возникающие вопросы, я не горевал о потерях – как можно оплакивать людей, которых не знаешь, не помнишь?

Теперь же я убедился в том, о чём раньше лишь догадывался – моя мать была добра и проницательна, и нежно любила меня, а отец одобрил мой выбор. Я был счастлив, и любим.

И, кроме того, теперь я знал, что они любили мою Беллу. Надеюсь, они были бы горды, увидев, что я попытался сделать жизнь, подаренную мне Карлайлом, лучшей, и что в некотором роде, я нашел искупление в любви.

– Думаю, порой судьба готовит для нас что-то большее, чем мы можем постигнуть, и иногда вещи, которые кажутся нами столь несправедливыми и неправильными могут служить для высшей цели.

Тогда, в прошлом, смысл этих слов не был мне до конца понятен. Теперь же я понял, что она имела в виду. Моя семья, мои мечты прекратили своё существования, как только началась эпидемия испанки, но, в конечном итоге, судьба дала мне нечто большее. А именно: её. И впервые, оглядываясь на мою предыдущую смертную жизнь, я был счастлив, променять человеческую жизнь на вечность с женщиной, которую люблю.

Погружаться в болезненные воспоминания было все тяжелее и тяжелее, но я не прекращал этого, мне надо было наблюдать за Беллой, пока она снова не окажется в моих объятиях. И она удивила меня. У моей Беллы доброе, любящее сердце, она так легко привязывалась к людям. Знаю, это относилось не только к моей семье. Я ожидал, что когда всё начнёт рушиться, я буду должен успокаивать ее. Но она не сломалась. И это она успокаивала меня, поддерживала, заботилась о матери, даже готовила. И я гордился, наблюдая, какая она сильная, умелая и… взрослая. И все же эти чувства перемешивались со странным ощущением неловкости, заставляя меня задумываться, что давало ей эту силу… и, должен признать, я хотел, чтобы в те трудные времена она нуждалась во мне.

Вскоре мои воспоминания вновь стали мрачными. После смерти отца забота Беллы очень помогла мне, но все перевернулось с ног на голову, когда я зашел в комнату матери в тот день, когда болезнь не пощадила и её.

Никогда в моей жизни я еще не боялся столь сильно. Мне приходилось оставлять мать одну в госпитале, и я ненавидел это, но доктора не оставили выбора. И я возвращался к Белле, чувствуя себя виноватым за то, что взваливаю свое бремя на нее. Но я ничего не мог поделать. Она была тем единственным, что ещё оставалось у меня, она была нужна мне.

– …не думай, – сказала она, – просто чувствуй. Сосредоточься лишь на том, что происходит здесь и сейчас.

И ее губы заставили меня забыть обо всем. Я знал, что должен остановиться – я обещал, что буду обращаться с ней так, как она того заслуживает. Но она предлагала мне… всю себя, и я не хотел отказываться от тех чувств, что дарили мне ее нежные поцелуи.

Я нервничал. Мои знания о близости были невероятно ограничены – я просто знал, что и как надо делать… в теории… Мальчишки в школе смеялись и шутили о своих опытах, но я всегда избегал подобных разговоров. Отец говорил, что расскажет мне обо всём перед моей свадьбой, но теперь, он никогда не сможет сделать этого.

Оказалось, Белла знала достаточно за нас двоих, но я не спрашивал откуда. Если она уже была близка с кем-то другим, я не хотел ничего об этом знать, к тому же я не знал можно ли говорить об этом. Это была одна из незнакомых мне вещей. Все, что имело значение: она была моей, здесь и сейчас, в моих объятиях, с моим кольцом на пальце, и она любила меня достаточно, чтобы остаться со мной в это ужасное время.

Ее тело казалось самой красивой вещью, которою я когда-либо видел, прекраснее, чем у любой греческой богини, красивее, чем мог изобразить любой из итальянских мастеров. Я мог бы часами упиваться ее кожей, следовать за плавными линиями ее груди и бедер, восхищаться тем, как она дрожит под моими руками.