Россия и русские в мировой истории.

Нарочницкая Наталия Алексеевна

425 Deighton A. The impossible Peace: Britain, the division of Germany and the origins of the Cold War. Oxford, 1990.

International Affairs, vol. 76, N 4, oct. 2000.

427 Kennedy-Pipe К. Russia and the World. London, 1998; Gleason A. Totalitarianism: The inner History of the Cold War. L., 1995.

428 Kramer М. New Sources on the 1968 Soviet Invasion of Czechoslovakia. Cold War International History Project. Bulletin 2. Wash. DC. W. Wilson International Center for Scholars. Fall 1992; Evangelista М. Unarmed Forces:

the Transnational Movement to end the Cold War. Ithaca-N.Y., 1999; KennedyPipe K. Op. cit.

333

ской в историческую, она претерпит, несомненно, очередное переосмысление.

Однако рискнем вообще опрокинуть постановку вопроса о холодной

войне как об анахронизме. Во-первых, рассмотрим, какая парадигма мышления побуждает расценивать этот период как нечто ужасное и искать виноватых и что, собственно говоря, было ужасным. Международные отношения после Второй мировой войны вплоть до сегодняшней эры демократии отличаются от прошлого двумя основными параметрами. На поверхности – полная утрата сдержанности, третьесословная и плебейская грубость, в чем современные американские президенты вполне соперничают с большевиками. Президент, воспитанный не на Моцарте, а на вестерне, и генсек, воспитанный на <Шурике>, одинаково далеки от этики дуэли международных отношений времен князя Меттерниха и князя Горчакова, и вместо <la Russie se recueille> показывают <кузькину мать> и стиль Рэмбо. В прошлом даже в периоды острейших кризисов отношения выдерживались на достойном уровне, ноты об объявлении войны начинались со слова <соблаговолите>, посланники злейших соперников вальсировали на царских балах, хотя и в прошлом веке шхуна <Вигзен> выгружала в Черном море британское оружие для черкесов, как сегодня натовское оружие идет в Чечню, флоты держав осуществляли блокаду нейтральных вод, а правительства вмешивались в дела на далеких континентах. Ни корейская война, ни нападение США на Кубу, ни ввод советских войск в Венгрию и Чехословакию не явили ничего нового и ранее неслыханного в международных отношениях.

Новое и действительно неслыханное – это идеологизация внешнеполитических интересов и теологизация собственного исторического проекта, отождествление его с некими общечеловеческими идеалами, которые позволяют выставлять даже преемственные интересы как борьбу за некие вселенские моральные принципы, а соперника – врагом света. Все это коренится в соперничестве двух универсалистских проектов – либерального и коммунистического, в равной мере создавших в XX веке новую парадигму внешнеполитической идеологии – вильсонианскую и ленинскую. Новое также и в чаяниях <демоса>, слепо уверенного в своей мнимой <кратии>, хотя за спиной <охлоса> (толпы) судьбами мира вершит всесильная олигархия. Социальная психология являет собой результат философии прогресса, продвинутой в XX веке обеими концепциями единой идеальной модели. Человечество, забывшее о мире с Богом и о своей греховности, как никогда ожидает безоблачного горизонтального мира между людьми и государствами и, с изумлением не находя этого, жаждет <жертвы отпущения>, чтобы снять с себя ответственность за грехи мира.

Поскольку в качестве цели внешней политики и международной дипломатии уже давно выставляются не национальные интересы,

334

а <счастие человечества>, <вечный мир>, <демократия>, соперник становится врагом человечества и тем самым <козлом отпущения>. Но в своей сущности проблемы и противоречия реальных международных отношений периода холодной войны только повторяли геополитические константы и историко-культурные тяготения прошлого. Но конфликт интересов, ранее управляемый не только рациональным взвешиванием, но подлинными моральными принципами, прежде всего признанием права на такие же интересы, сейчас рассматривается в манихейской дихотомии борьбы светлого и черного начал.

Поняв, что СССР – это геополитический гигант, похожий на них самих со всеми присущими такому феномену свойствами, США приняли стратегию всемерного сдерживания, нацелив прежде всего все свои усилия на создание плацдарма в Азии, для чего нельзя было допустить полного перехода Корейского полуострова под стратегический контроль коммунистического Китая, а также на превращение Западной Европы в свой форпост и опору. Собственно говоря, геополитические очертания <зоны безопасности> американского Grossraum сформировались еще в начале века. Уже тогда, как только ощущалась угроза балансу сил, немедленно принимались меры – интервенция на Дальнем Востоке и бдительная забота о судьбе Транссибирской магистрали. Однако если даже после Первой мировой войны США в целом не видели серьезного противовеса, то в ноябре 1950 года документ ЦРУ <Возможное долгосрочное развитие советского блока и позиция силы Запада> начинался с тезиса: <Мы полагаем необходимым констатировать с самого начала, что на вопрос <на нашей ли стороне время> нельзя дать однозначного ответа>429.

Начавшийся первый этап ставшей одиозной холодной войны характеризуется большей честностью, чем период Атлантической хартии, когда общественности предлагались вселенские демократические постулаты и солидарность против общего врага, а за кулисами не переставали считать СССР главным соперником и противником и готовили противоположные модели отношений и роли третьих стран при том или ином исходе <нацистско-большевистской войны>. В 50-е годы внутренние профессиональные оценки перспектив конфронтации и их неприкрытый геополитический прагматизм меньше контрастировали с официальной внешней политикой, которая открыто ожесточилась. Как и в официальной доктрине, так и во всех оценочных выводах утверждается тезис о том, что мир находится на пороге войны. Сборник избранных аналитических разработок, рассекреченных в 1990-е годы, опубликованный ограниченным тиражом,

429 CIA Cold War Records. Selected Estimates on the Soviet Union. 1950– 1959. History Staff Center for the Study of Intelligence. Central Intelligence Agency. Wash., D.C., 1993, p. 157.

335

рассылаемым по списку, все же опять демонстрирует, что конфиден– / циальные разработки не витийствовали о коммунистическом мессиа-( низме как причине обострения, а оценивали СССР исключительно как геополитическую и военную величину, отмечая лишь роль коммунистической идеологии для оправдания потенциальной экспансии, а также возможности <тоталитарного государства> перевести весь экономический и социальный потенциал на нужды войны.

В документе <Возможности и намерения Советов>, датированном 15 ноября 1950 г., цели СССР сведены к семи основополагающим:

a) сохранить контроль Кремля над народами Советского Союза;

b) укрепить экономические и военные позиции и оборонять территорию Советского Союза;

c) консолидировать контроль над европейскими и азиатскими сателлитами;

d) обезопасить стратегические подступы к Советскому Союзу и предотвратить создание в Европе и Азии сил, способных угрожать советским позициям;

e) устранить влияние США в Европе и Азии;

f) установить советское доминирование над Европой и Азией;

g) ослабить и разложить несоветский мир в целом, особенно подорвать позиции и влияние США430.

Далее документ исходит из самой высокой степени вероятности, что для достижения целей в пунктах <e-g> СССР в принципе готов и ищет удобный момент пойти на всеобщую войну. Усиленное строительство Североатлантического союза и задача скорейшими темпами повысить мобилизационную готовность Запада к войне, пока <значительно уступающую советской>, несмотря на то что <экономический и военный потенциал Запада в целом значительно превышал советский>, приходятся на самое начало 1950-х годов, так как, по оценкам ЦРУ, пик неблагоприятного сочетания факторов для <позиции силы> Запада приходился как раз на 1950-1951 годы. Как известно, силовые и разведывательные ведомства во всех странах всегда заостряют угрозы. Что же думали о них американские аналитики?

Если в советской историографии периода после Второй мировой войны доминировал классовый подход, то в современной публицистике сформировалось клише, что именно необузданные амбиции сталинского СССР, не удовлетворенного <захватом> лишь Восточной, а не всей Европы, были главной причиной холодной войны. Казалось, что такое суждение полностью подкреплено реалиями. Действительно, неоспоримы поддержка и финансирование коммунистических и рабочих партий в Западной Европе и никогда не отменявшаяся в теории идея неизбежной мировой революции, которая