Россия и русские в мировой истории.
Шрифт:
Без осознания этого важнейшего феномена нашей многострадальной истории XX века невозможно понять суть мировых и международных процессов и судьбу послевоенного СССР. Этого не смогли понять и не хотят до сих пор понять ни советские прекраснодушные либералы (не прекраснодушные это понимают и всячески стремятся подвергнуть сомнению память о войне), ни ортодоксальная часть советских коммунистов, ни, как это ни парадоксально, кипящая ненавистью к ним та часть русской внешней и <внутренней> эмиграции, которая тщится морально и исторически оправдать РОА, НТС и иже с ними. Новый раунд этих попыток повторяется сейчас.
Даже беглый взгляд на сложные мотивации тех эмигрантов, чье решение в меньшей степени было определено обстоятельствами личных перипетий судьбы (казаки и некоторые другие), связавших себя с власовцами, показывает: размежевание за некоторыми исключениями прошло по линии <либералы и почвенники>. По свидетельству светлой памяти Н.И. Толстого, очевидца этого процесса в эмигрантской среде Белграда, <либералов-пораженцев> было 15-20%.
344
Не дерзая судить всю власовскую <армию>, в которой оказались не только банальные предатели, но несчастные, морально сломленные люди со сложнейшей судьбой, отметим, что поклонники и адвокаты из русских за рубежом генерала А. Власова, подобно Ленину в 1914 году, желали поражения собственному правительству и победы оккупантам. Смехотворны рассуждения о временности союза с Гитлером и последующей гипотетической борьбе <армии> Власова без промышленного обеспечения уже против Гитлера и его колоссальной военной машины, для слома которой потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и физического напряжения. Исторически не оправдываемы попытки развязать войну гражданскую во время войны Отечественной, в которой на своей земле против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие бы символы ни были на знаменах438. Однако во внешней пропаганде холодной войны центральным стал тезис, что не русский народ, а лишь <большевики> и подневольные сражались против родственного фашизма за мировое господство – война между равными тоталитарными монстрами, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации <ярость благородная> обессмыслена, а война перестает быть опорным пунктом национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Однако сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, востребовала национально-государственный инстинкт русского народа и национальную солидарность, разрушенные классовым интернационализмом, очистила от скверны братоубийства и воссоединила в душах людей, а значит, потенциально и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории.
Российское наследие было препарировано и инкорпорировано в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров. Многие работы основоположников были заперты за толстыми стенами ИМЭЛа. III Интернационал в итоге оказался в гостинице <Центральная> под домашним арестом, в КПСС наметилось негласное противоборство нацио-
438 Протоиерей Александр Киселев в книге <Облик генерала ?.?. Власова> поражает отсутствием оправдания Власова – только <ненависть> к обманувшему <режиму>. На обоснования Власовым измены разочарованием в <большевистской власти>, которая <не оправдала те чаяния, которые с ней связывали>, с благоговением ссылается Е. Вагин в глумливой статье о 50-летии победы (<Вече>, Мюнхен, 1995, № 55). Оба автора, похоже, не осознают, что А. Власов развенчивает сам себя как <русского патриота>, раз он имел чаяния в антихристианских и антирусских идеях революции. Лишь генерал Краснов с его казачьей армией вызывают скорбное сострадание – для них гражданская война не кончалась.
345
нально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США, а также диссиденты-западники. Красноречивым свидетельством бдительного и весьма профессионально организованного отслеживания ростков русской мысли и духа и малейших колебаний партийной идеологии служит <аналитическая сводка> о состоянии современного русского самосознания и о так называемой <русской новой правой> А. Янова439.
Как бы ни были малы и объективно ограничены эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, одна лишь возможность выживания не то что ростков – семян русского самосознания потенциально угрожала обоим универсалистским проектам XX века –"* коммунистическому и либеральному глобальным сверхобществам. О чем бы ни витийствовали прежние и нынешние адвокаты НТС, суждения и деятельность титанов западноевропейской политики, Черчилля, де Голля, других, вся западная стратегия и, наконец, обширная зарубежная литература по международным отношениям свидетельствуют: после мая 1945 года Советский Союз в западном мире рассматривался как <опасная>, а сочувствующими силами мира как <обнадеживающая> геополитическая предпосылка к потенциальному самовосстановлению России.
Для обоснования принципиально новой концепции отношений с СССР Запад нуждался в замене идеологических клише времен войны. В качестве идейной парадигмы <главного содержания эпохи> стала борьба свободного мира и демократии против угрозы коммунизма. При этом воинствующе антикоммунистический Запад полностью взял на вооружение выгодную ему большевистскую нигилистическую интерпретацию событий: Россия и русская история <упразднены> безвозвратно в 1917 году, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением совершенно независимых и самостоятельных наций. Это определение, как будто согласованное в неких высших мировых сферах, с одинаковой неизменностью применяется до сих пор как в отечественной (сначала марксистской> потом либеральной), так и западной политической доктрине с той разницей, что в первой соединение объявлено благом <под сиянием пролетарской революции>, а во второй – насильственным игом <под железным обручем тоталитаризма>.
Очевидно, что два определения тождественны, отличаясь лишь мнением о факте, и в равной степени давали возможность в нужный момент подвергнуть сомнению единство страны, ибо ей оТказано в историческом прошлом. Борьба против насильственной! <соединения> всегда правомерна, а разочарование в благодати про" летарской революции сразу позволяет усомниться в целесообраз-?
<См. Янов АЛ. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988; Нева, 1992, №№ 9-12.
346
ности единства. В пропаганде холодную войну объявили силовым и идеологическим барьером потенциальной экспансии мощного государства с мессианской идеологией. В той известной мере, в какой это действительно имело место и относилось к установлению опеки над Восточной Европой и навязыванию ей коммунистической идеологии, ее можно было бы считать естественной и традиционной политикой мировых держав. Но на деле его стратегия заключалась не в <терпеливом, длительном и бдительном сдерживании> (по Дж. Кеннану, автору официальной доктрины США), но в отрицании целиком историко-геополитического феномена СССР как преемника России.
Резолюция конгресса США от 17 июля 1959 г. постановила отмечать ежегодно <неделю порабощенных наций> и стала законом P.L.86-90, обязавшим президентов из года в год подтверждать цель США освободить жертвы <империалистической политики коммунистической России, приведшей с помощью прямой и косвенной агрессии, начиная с 1918 года, к созданию огромной империи, представляющей прямую угрозу безопасности Соединенных Штатов и всех народов мира>440. <Находящимися под советским господством> были названы все народы союзных республик, <Казакия> и <ИдельУрал>, кроме русского. Это неопровержимо демонстрирует главный аспект холодной войны, не понятый ни либеральной частью русской эмиграции, ни ортодоксальными коммунистами: борьба не с коммунизмом, а борьба с <русским империализмом>, причем на самой территории исторического государства Российского, которая никогда до революции не подвергалась сомнению самыми жесткими соперниками России на мировой арене.
Малоизвестная книга Льва Е. Добрянского, профессора Джорджтаунского университета и председателя <комитета по проведению недели порабощенных наций>, разработчика концепции, реализованной на государственном уровне, проясняет смысл <крестового похода против коммунизма>. Добрянский интерпретирует Октябрьскую революцию как <сокрушающее восстание всех нерусских народов России> и призывает вновь разрушить <русский колониальный гнет над тюрьмой народов>. Он (не без оснований) видит мало общего между взглядами и философией Маркса и конечным продуктом марксизма-ленинизма на российской почве и предлагает применять к СССР оценки из <Тайной дипломатической истории>, в которой Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира. Полагая величайшей ошибкой Запада избрание такой внешнеполитической идеологии, которая позволила <русскому колониализму и империализму> с Ивана III прикрываться жупелом
440 Congressional Record. Vol. 105. Proceedings and debates of the 86th Congress. P. 9. June 18 1959 to June 30 1959. Washington, Gov. Pr. Off. 1959, P. 11398-11399.
347
коммунизма, Добрянский и другие авторы доказывают, что компас <русского медведя>, его <полярная звезда> неизменно указывает на захваты и порабощения нерусских народов441.
Этот документ, хотя и вызвал негодование Н.Хрущева, обрушившегося на Р. Никсона в ходе его визита в Москву, тем не менее был скрыт от советской общественности и даже не стал разрешенной мишенью для обстрела советской историографией, как и внушительный пласт подобной американской политической литературы. Так, вплоть до перестройки важнейший аспект противостояния остался за официальным кадром борьбы как на мировой арене, так и внутри СССР. Обе стороны предпочли сделать официальным знаменем борьбу коммунизма и либерализма. Ответить на вызов, не реабилитировав русскую историю, было невозможно.. Для американской стороны обнажать цель расчленения СССР, основателя ООН, с которым США имели дипломатические отношения, было не только неплодотворным, но и вопиюще противоречило международному праву. Начиная с Кеннеди, ежегодные декларации цитировали резолюцию Конгресса сокращенно, опуская пункты с упоминанием советского господства. Неудивительно, что враждебность к геополитическому феномену СССР на протяжении всей советской истории возрастала, когда планы раздробления России <ради победы коммунизма во всемирном масштабе> в духе III Интернационала отступали, и ослабевала, когда те же планы, только уже ради <победы либерализма>, возвращались. Максимальное неприятие относится к <державному> периоду.