Россия, общий вагон
Шрифт:
Целыми днями он лежал на диване, разглядывал потолок и отказывался принимать участие в жизни. Симптомы были самые тревожные.
«Все бессмысленно...» – говорил Миша голосом, полным неподдельной пубертатной тоски. А на дальнейшие расспросы неизменно отвечал:
«Там на полу... почитайте и поймете... если вы способны хоть что-то понять...»
У одра, в пыли и паутине, среди кассет «Нирваны» и грязных носков, лежал виновник Мишиной печали: замусоленный «Посторонний» Альбера Камю. Родители требовали, чтобы преподаватель литературы, «всучивший ребенку
Рощин проблем с законом иметь не хотел. Хотя амплуа «интеллектуального совратителя» ему льстило. Он отправился вызволять бледного юношу из пут экзистенциализма.
Миша, похожий на усопшую панночку, лежал, скрестив руки на груди, и страдальчески морщил лоб. Рощин примостился у изголовья и, как Хома Брут, стал читать заклятия.
Начал он с Лимонова, так как считал, что его яростно инфантильные тексты способны вытащить из самой глубокой депрессии.
“Мне уготовлена смерть героя, а не случайной жертвы или обманувшегося любовника...”
Экзистенциальная панночка угрожающе заворочалась и, уперев в Хому горящий взор, произнесла: «НЕ ВЕРЮ!»
Рощин поспешно уронил Лимонова на мшистый пол и перешел к Генри Миллеру.
«О, Таня, где сейчас твоя теплая пизденка, твои широкие подвязки, твои мягкие полные ляжки? В моей палице кость длиной шесть дюймов...»
Рощин читал как можно тише, дабы целительные слова старого развратника Генри не долетели до слуха бдительных родителей. Панночка заинтересованно замерла на месте и скосила на Хому вполне осмысленный взгляд.
«Я разглажу все складки и складочки между твоих ног, моя разбухшая от семени Таня...»
Бледный Миша заерзал и впервые за две недели сел на кровати.
«После меня ты можешь свободно совокупляться с жеребцами, баранами, селезнями, сенбернарами. Ты можешь засовывать лягушек, летучих мышей и ящериц в задний проход...»
С Рощина уже семь потов сошло. Родители могли нагрянуть в любую минуту. И тут уж обвинений в совращении было бы не избежать. Между тем панночка заметно оживилась, слезла с дивана и, судорожно сглотнув, спросила:
– А можно мне ЭТО почитать?
Исцеление бледного первокурсника от Камю прошло успешно. Проглотив за ночь «Тропик Рака», Миша на следующее утро явился в универ. Характерным охотничьим движением озираясь по сторонам, он пружинисто крался по коридору. Каждая потенциальная «Таня», коих по филфаку бродило преизрядное количество, изучалась им с нормальным человеческим интересом.
Про то, что «все бессмысленно», Миша явно позабыл. Рощин наблюдал за ним сквозь открытую дверь кафедры и хохотал, пугая плешивых методисток.
14
Странные знакомые из новой Ясиной жизни невольно наводили Никиту на печальные размышления. Хотя он мужественно пытался не думать. Однажды начинающая порномодель позвонила ему среди ночи и сообщила, что уже несколько месяцев не видела ни одного человеческого
Дверь Никите открыл краснощекий батюшка. На груди у него вместо креста почему-то болталась аккредитация на шоу парикмахера Сергея Зверева. В коридоре, на куче обуви спало несколько блудных потомков Чингисхана. На одном сыне Востока были чулки, черное кружевное белье и следы губной помады по всему телу. На кухне перед бутылкой виски сидела красивая измученная Яська. Батюшка налил Никите и пошел искать матушку, приговаривая: «Матушка-то моя – алкоголица, проклянет, если не позвать».
– Кругом одни пидарасы! – злобно сказала Яська, не глядя на Никиту, и отхлебнула из бутылки.
– Звезда моя! Ты почему без меня выпиваешь?! – На кухню, профессионально виляя задом, ворвалась «матушка», оказавшаяся чернявым мальчиком с пирсингом в нижней губе.
Батюшка тяжело шествовал сзади.
– Ой, какой заяц! – пискнула вертлявая матушка, ткнув пальцем в Никиту. – Подруга, познакомь нас немедленно, я его хочу!
– Отвали, – устало отмахнулась Яська. Матушка надулась и занялась виски. На кухню притопала толстая бородатая девочка с маслянистыми глазами, пала на широкую грудь батюшки и разразилась рыданиями.
– Не плачь, Аполлон! – нудно приговаривал священнослужитель, поглаживая мелированные локоны страдалицы. – Ты же знаешь, он вернется. Погуляет немного на стороне и вернется. Сколько раз уже так было. Лучше выпей!
– Он подонок, подонок! Я его ненавижу! Я все для него делала! Кожаный пиджак свой подарила! Таблетки доставала! А он... – тоненьким голоском жаловался Аполлон, уткнувшись в черную рясу.
Матушка, выглядывая из-за бутылки, строила глазки Никите и выспрашивала у Яськи, «что лучше – крем-пудра или обычный тональник».
– Твою рожу, чем не мажь, больше десятки на панели не получишь! – рявкнула бородатая девочка неожиданно мужским голосом.
– Сам дешевка! Иди в лес и там сдохни! – жеманно протянула матушка, облизывая Никиту похотливым взором.
– Не по-христиански это, не по-христиански, – загудел батюшка.
На кухню, разбуженные запахом виски, друг за другом заползали азиатские модели.
– Яся! Что ты здесь делаешь? – спросил Никита.
Яся посмотрела на него тусклыми кукольными глазами. Азиаты продолжали прибывать. Раскосый юноша в черных чулках упал перед батюшкой на колени:
– Отец мой! Отпусти мне грех! Страшный грех!
– В чем ты согрешил, сын мой?
– Мне нравится трогать большие титьки!
Матушка покатилась со смеху. Азиаты осуждающе смотрели на своего земляка. Батюшка широким жестом благословлял грешника.
– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?! – закричал Никита прямо ей в ухо. Яся отшатнулась. Пидары испуганно заткнулись, только матушка восхищенно прошептала:
– Ах, какой мужчина!
– ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!
Восточные принцы один за другим стали на цыпочках покидать кухню.