Россия, общий вагон
Шрифт:
– У меня проблемы с артикуляцией...
– У МЕНЯ ПРОБЛЕМЫ С АРТИКУЛЯЦИЕЙ... – вязким эхом отозвалась Шура, погружаясь в транс.
– Я не буду говорить не могу не буду не надо, – шипела Яся.
– Я НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ НЕ МОГУ НЕ БУДУ НЕ НАДО, – повторяла лысая Шура, обретая надежду на то, что этот кошмар все-таки закончится.
Так они добрались до конца текста.
– А теперь, Шура, ты закрываешь рот и садишься на место, – скомандовала Яся, захлопнув книгу.
– А ТЕПЕРЬ ШУРА ТЫ ЗАКРЫВАЕШЬ РОТ И САДИШЬСЯ НА МЕСТО, – заунывным голосом робота сказала Шура.
Яся в сердцах дернула поэтессу за штанину. Шура рухнула в объятия бывшего мужа и погрузилась в бессознательное.
Через несколько лет Никита случайно наткнулся на новую книжку лысой поэтессы. Печально знаменитое стихотворение про проблемы заканчивалось там фразой: «А ТЕПЕРЬ ШУРА ТЫ ЗАКРЫВАЕШЬ РОТ И САДИШЬСЯ НА МЕСТО». Так Яся, которую никогда нигде не печатали, вошла в историю русской литературы.
У микрофона снова стояло существо с оголенным черепом. На этот раз существо было мужского пола. И, в отличие от надрывной Шуры, вело себя брутально. Расставив ноги на ширину плеч и выпятив массивную пряжку с фашистским орлом, пережимавшую его брюхо на две равные части, радикальный поэт мрачно вещал:
– Россия – курва! Россия – стерва! Россия – дура! Россия – Минерва!
Два живота радикала дергались в разные стороны: когда часть над ремнем шла вправо, подременная уплывала налево. Очки с толстыми стеклами, венчавшие оскаленную физиономию, перекосились от гражданского пафоса:
Эх, разотрутся чистые Коммунисты ИСТЫЕ Не робей не валенок Вперед на баррикады Я лунный сифилитик С мутным здоровым взглядом.Яся сидела на полу и нагло зевала, заткнув уши. Радикал свирепо косился на непочтительную девчонку, раздувал ноздри и плевался ядовитой слюной, аки идолище поганое: Сталинским соком березовый сокол Орошает лучами прецедент на траве...
Тут лысая Шура вернулась из психоделических странствий, слабо махнула рукой в сторону идолища и неожиданно внятно произнесла:
– УБРАТЬ ПРЕЦЕДЕНТ.
Яся захлопала в ладоши. Идолище подавилось остатком текста и окрасилось багрянцем.
– Я вижу, здесь собрались люди, не способные по достоинству оценить...
– Высокое искусство! – подсказала Яся.
Писатель Рахманинов с золотыми зубами, выпивавший на заднем ряду, бурно захохотал.
– ДА, ВЫСОКОЕ ИСКУССТВО! – пророкотал радикал, и Никите показалось, что сейчас идолище бросится на его девочку и проглотит.
– Но несмотря на нападки бездуховных обывателей, – писатель Рахманинов упал и продолжал смеяться уже на полу, – я верю, что в этом зале скрываются и мои единомышленники. – Все подозрительно посмотрели друг на друга. – Я призываю вас, люди доброй воли и неспокойной гражданской совести! – Рахманинов тихо скулил, вгрызаясь в ножку стула – Вступайте в наше Святое Опричное Братство! – Идолище замолчало, выкинуло вперед пухлую длань и изобразило на лице священный экстаз.
В этот момент дверь с грохотом распахнулась. Публика, доведенная Святым Опричником до состояния глубокого катарсиса, обернулась, ожидая увидеть на пороге как минимум воскресшего Гитлера.
Но на пороге, монотонно покачиваясь, стоял снежный человек в косухе. Косуха была снежному человеку мала: рукава заканчивались чуть ниже локтей. Волосы росли повсеместно. В руке йети сжимал наполненный до краев стакан водки. Водка кощунственно разливалась на пол.
– Призрак русского радикализма! – восторженно выдохнула Яська. Призрак обвел почтенное собрание мутным взором, сделал резкий вираж, уронил вешалку и вышел вон. Писатель Рахманинов на четвереньках двинулся следом.
Почему-то на сцене оказалась объемная престарелая поэтесса в газовом шарфике. Кто и зачем позвал это чудо на «радикальный» фестиваль было непонятно. Газовая принцесса возвела очи долу и затянула томную песнь:
– Я боюсь собак, я боюсь кошек, я боюсь мышей, я боюсь тараканов...
На последнем ряду разгоралась тихая истерика. Панк Плакса сдавленно всхлипнул, уткнувшись в коленки.
– Я боюсь дышать, я боюсь говорить, я боюсь спать, я боюсь думать...
– Оно и видно! – прокомментировал Рахманинов, стоявший на пороге с изъятым у призрака стаканом водки.
– Я боюсь своего отражения в зеркале... – Тут засмеялась даже инопланетная Шура.
– Я боюсь, что меня изнасилуют...
– Не бойся, тебе это не грозит! – хором закричали Рахманинов с Яськой.
– Я боюсь, что меня изнасилуют Ленин и Сталин! – веско резюмировала поэтесса и приготовилась читать еще.
Яська пулей вылетела на улицу.
– Помнишь, в «Бесах»? Там собирается омерзительная тусовка революционных недотыкомок? И один какой-то сидит и ногти себе стрижет? Вся башка в сале, весь стол – в ногтях, а он сидит и гундосит про народное благо? – у Яси был гротескный взгляд на мир, и все, что она читала, видела и слышала, трансформировалось в ее сознании до неузнаваемости. – Так вот, те уроды были гораздо приятнее нынешних! От тех просто тошнит! А от этих хочется БЛЕВАТЬ! БЛЕВАТЬ! БЛЕВАТЬ! И ЕЩЕ РАЗ БЛЕВАТЬ!
Яся была в ярости. Никита стал опасаться скандала:
– Пойдем отсюда!
– Ну уж нет! Я им прочитаю свое МАЛЕНЬКОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ!
Яся сжала кулаки и протаранила взглядом ни в чем не повинного поэта Андрея Родионова, который по-прежнему высокомерно спал на асфальте. К распростертому телу поэта стекалась мутная вода. Лицо поэта кто-то заботливо накрыл газетой «Лимонка», по которой надсадно стучал дождь.
Ясю вызвали выступать последней. Никита приготовился к худшему.
– Вы думаете, достаточно вставить в бездарный словарный понос волшебное слово «ХУЙ» – и текст тут же превратится в шедевр авангардного искусства? Что рты разинули? Это не стихи. Это я с вами разговариваю, радикальные, так сказать, ПРЕЦЕДЕНТЫ, – начала Яся, глубоко затягиваясь сигаретой.
– Здесь не курят, – испуганно шепнул заслуженный литературный гей, но это было бесполезно.
Яся стремительно набирала обороты. В зале стояла гробовая тишина.
– Короче, УБРАТЬ ПРЕЦЕДЕНТЫ! О них и говорить не стоит! Теперь я скажу пару слов тем, кто на самом деле пытается писать стихи. Мир уже тысячу раз изменился! А вы продолжаете играть на гуслях и петь, подражая Гомеру! Ваш язык был адекватен окружающему миру два столетия назад! Сейчас двадцать первый век! Каждая эпоха требует своих слов! Надо говорить с миром на том языке, который он понимает! Наш дивный новый мир понимает только язык жестокости и насилия! Язык прямого разрушительного действия! ДЕЙСВТИЯ, а не слов! Вы слышите меня, современные литераторы?! Слова больше не нужны! Самое гениальное на сегодняшний день произведение Нового Искусства было явлено миру 11 сентября 2001 года! Кто рискнет повторить?!