Рождение музыканта
Шрифт:
По счастливой случайности, его имя само раскрылось перед Глинкой. Это произошло в доме у Львовых. Там попрежнему играл на скрипке Алексей Федорович, и на прославленные квартетные вечера к Львовым попрежнему съезжались музыканты. Разумеется, при каждой возможности возил туда племянника и Иван Андреевич. Дядюшка все еще рассказывал Фильдову экспромту, и «маленькой Глинке» не раз приходилось играть на собраниях у Львовых. Племянника Ивана Андреевича изрядно хвалили, а пока дядюшка выслушивал эти комплименты, Мишель скрывался в какой-нибудь уголок.
– Любопытствуешь, государь мой? – Перед Глинкой стоял сам хозяин дома, Федор Петрович Львов, придворный генерал и музыкант. Суровый с виду старик взирал на юного гостя весьма благосклонно: должно быть, только что игранная Глинкой пассакалья Баха произвела впечатление, и поэтому генерал был не в обычай словоохотлив: – А ведомо ли тебе, что писаны сии песни с наших голосов? Двоюродник мой, Николай Александрович Львов, все сие дело замыслил: мы, молодые, пели, а господин Прач на ноты положил и бас пристроил.
– Кто же, Федор Петрович, предуведомление составил?
– Да все он, покойник!
– И давно Николай Александрович умер? – в голосе Глинки было горькое разочарование, но старик не заметил его, предавшись воспоминаниям.
– Да тому будет уже без малого двадцать лет, царствие ему небесное, вечный покой… – И вздохнул Федор Петрович, поминая былое: – Истинно, не знал он покоя на земле!..
Они сидели в библиотечной комнате, и Федор Петрович вел неторопливый рассказ о неуемном действователе и члене Российской академии художеств Николае Александровиче Львове. Был он и стихотворец, и зодчий, и сочинитель, и живописец; искал и нашел, между дел, минеральный уголь под Петербургом; объездил и первый описал кавказские целебные воды.
Федор Петрович погладил сафьяновый переплет книги.
– Тоже его опыт, государь мой. Видел ли ты добротнее сафьян?
Львовский сафьян действительно был необыкновенной выделки, должно быть, как и все, к чему прикасался этот действователь. Однако юный собеседник Федора Петровича не обратил на сафьян никакого внимания.
Вскоре он приобрел «Собрание песен» в собственность, но без всякого сафьяна. С тех пор он много раз перечитывал львовское предуведомление, а потом разглядывал ноты. На них были положены многие российские песни: и те, что обжились в Петровом граде, и те, что нашли дорогу в отечественную оперу… К каждой песне был приставлен для сопровождения генерал-бас. Генерал-бас песню пестует, а песня ведет с ним старый, давно знакомый спор. В шмаковском оркестре песенные голоса с трубами спорили – и теперь нет у них внутреннего ладу с генерал-басом.
– Песня, а не дышит; ноты, а не живут!..
Глинка всматривается в нотные значки: они оживают, и между строчками, на которых расположились песня и аккомпанемент, начинается баталия: «Изволь, песня, в лучшие гармонии разодеться, по всем правилам науки!» – наставляет ее приписанный Иваном Прачем генерал-бас. «Уволь, сударь, – отвечает генерал-басу песня, – твоих правил мне не занимать стать, у меня своя наука!..»
По расчисленному кругу шла пансионская жизнь. И сами пансионские правила никак не могли предугадать, что еще придумает неистовый мечтатель, скрывшийся в полуприватном мезонине под смиренной личиной наставника. А Вильгельм Карлович все ревностнее побуждал поэтов к новым опытам. И более того: он даже обещал печатать эти опыты в «Невском зрителе». Мудрено ли, что многие питомцы уже смотрели на страницы «Зрителя» как на будущие свои вотчины…
Только Михаил Глинка, за неимением собственных стихов, оставался бескорыстным читателем «Зрителя». Журнал с первых книжек начал печатать ученое рассуждение о музыке. Составитель знал все: о происхождении музыки у древних, и то, как родилась в Европе четырехголосная, покорившая мир гармония, и обстоятельно рассказывал о жизни лучших мастеров-компонистов заморских стран.
В каждой книжке это рассуждение заканчивалось новым заманчивым обещанием: «Продолжение впредь». И Михаил Глинка ждал, он смутно надеялся, что когда-нибудь ученый сочинитель доберется до России. Ведь ратовал же «Невский зритель» за словесность отечественную. Ведь хотели же издатели «удалить из русского языка влияние наречий иностранных и дать ему образование историческое и национальное»!
Но стоило заговорить «Невскому зрителю» о музыке, и тогда восторженные поэты и ученые философы сходились в общем к ней снисхождении: «Между изящными искусствами музыку, в настоящем ее виде, можно почесть младшею сестрою…»
Глинка читал и мысленно спорил: «После Моцарта и при явлении Бетховена неужто младшая сестра?»
И снова углублялся в рассуждение.
«Характер нынешней музыки, – утверждал «Невский зритель», – чистый романтический, то-есть она не имеет никакой связи с существующим».
– Вздор! – объявил Михаил Глинка. – Неужто никто антикритики не напишет?
А пансионеры, осведомившись, что Мимоза спорит с рассуждением о музыке, не проявили к тому никакого интереса. Поэты и вовсе этого рассуждения не читали, любители же нравственно-политических статей попросту не заметили. Не стал писать антикритики и сам Глинка. Он ждал лишь случая, чтобы начать диспут с журнальным верховодом, и для того заготовил Вильгельму Карловичу вопросные пункты.
Надлежит ли причислить наши отечественные песни к составу музыки? – гласил первый пункт.
Можно ли после того признать, что музыка не имеет никакой связи с существующим?
Неизвестно, что бы ответил на эти пункты Вильгельм Карлович, хотя можно было предположить, что за множеством важных журнальных дел он и сам не читал музыкального рассуждения.
Однако диспут так и не состоялся, потому что Вильгельм Карлович все больше и больше уходил в журнальные дела, с другой стороны, помешали чрезвычайные обстоятельства…
Глава восьмая
В один из майских вечеров воспитанники, гулявшие по саду, увидели Левушку Пушкина, вернувшегося в пансион из экстраординарной отлучки. Впервые в жизни беззаботный Лев был встревожен. Улыбка исчезла с его пухлых губ, в глазах кипел гнев.
– Что с тобой?..
– Сашу… Сашу услали… – непривычно тихо сказал Левушка. – Ну, подождите, задаст он плешивым!
Окруженный товарищами, Левушка погрозил кому-то кулаком, нимало не заботясь, что его может услышать начальство, и прочитал стихи, которые совсем недавно написал Пушкин-старший: