Рождение волшебницы
Шрифт:
– Однако все же… Лучше ее унести, да поскорей, – негромко, себе под нос заметил единственный из оказавшихся здесь членов Совета восьми Лобан. Он держался столь скромно, что окружающим поневоле приходилось оставаться начеку, чтобы не упустить важного замечания одного из руководителей Республики. В лице Лобана с мясистым носом и вскинутыми, как подрезанные крылья, бровями проступала тайная грусть и даже как будто обида. Хотя обижаться было и не на что – тихое замечание члена Совета восьми было воспринято со вниманием.
– Не лишним будет заметить, – бубнил Лобан, стеснительно
Обращение к толпе любопытных и зевак с призывом хранить в тайне обстоятельства происшествия могло бы показаться забавным, если бы не то существенное уточнение, что это была толпа пигаликов. Предупреждение члена Совета восьми не показалось тут никому ни легковесным, ни опрометчивым.
– Постойте! – придержал двинувшихся уж было носильщиков обличитель Хрун. – Я думаю, девушка и сама пойдет!
Она отлично поняла Хруна и даже не пыталась этого таить – слезла с носилок!
– Да-да, конечно! – сказала она с преувеличенной живостью, словно мимика ее менялась так же беспорядочно, как двигалось тело.
– Идем! – настаивал Хрун. – И нужно одеться! – выразительный взгляд его показывал, что человек… женщина с обнаженными по самый пах ногами не может считаться вполне одетой.
Но Золотинка-то не замечала, что ей холодно.
– Ах да… – повторила она, страдая от напряжения мысли. – Кстати! – лицо озарилось. – Да вот – Юлий. Что с ним было?
Никто и слова не успел вымолвить, как Золотинка затараторила:
– Но я все помню. Отлично помню. Да. Я помню. Понимаю. – Изменчивые чувства ее казались такими же развязными и произвольными, как жесты, они существовали сами по себе, без связи со смыслом.
– Сударыня, – мягко сказал главный врач Корлаван, – наследный княжич Юлий теперь великий государь и великий князь Слованский. По смерти своего отца Любомира он занял Толпенский престол.
– Это хорошо! – без размышлений согласилась девушка. – Скажите, он очень переживал, когда умер отец?
– Как вас зовут, сударыня? – спросил вдруг Корлаван.
– А что? – насторожилась она. – Меня?.. Золотинка. – И пожала плечами, удивляясь всему сразу: и что они могут этим интересоваться… и что сами не знают, как ее зовут, и что как будто бы не уверены в правильности ответа – если судить по тому, как строго и напряженно слушают каждое ее слово. Словно проверяют. Она хихикнула.
– Пойдемте, сударыня! – учтиво предложил обличитель Хрун. – Все сразу и не объяснишь. Нам с вами долгие еще разговоры разговаривать.
– Но Золотинка! Золотинка, конечно! – упрямо возразила она. – Я Золотинка!
– Боюсь, что так оно и есть, – крякнул, точно расстроенный медвежонок, волшебник Тлокочан.
– Надеюсь, что так, – обронил обличитель Хрун.
Через лаз среди развалин Золотинку отвели вниз. Она помнила похожий на сновидение городок пигаликов, но когда, проблуждав вслед за своими провожатыми тесными и однообразными ходами, городка не увидела, а попала в назначенный ей покой, мало чем отличавшийся от старательно прибранной горницы в доме зажиточного купца, усомнилась и в самом видении: точно ли оно было.
Две смежных комнаты, разделенные не дверью, а полукруглой аркой между ними, и небольшой придел для ванны и прочих необходимых удобств, составляли временное (или, может быть, постоянное?) Золотинкино жилище. Место заключения, проще говоря. В последнем нетрудно было убедиться, подергав запертую за удалившимися пигаликами дверь. Никаких окон, разумеется, их замещали развешенные по стенам картины с изображением равнинной природы и моря. Самая необходимая обстановка. Случайные книги. Давно не бывшая в употреблении посуда. И зелень, на поверку искусственная.
«Так вот!» – сообразила Золотинка, перебирая жесткие, неживые плети растения, которое перебросилось по своду дверного проема. Она поняла: что-то такое произошло, отчего прошлое (да, кажется, и настоящее) утратило значение. Глубокий черный провал отделял вновь народившуюся Золотинку от самой себя. Исчезла непрерывность ощущений, расположенная во времени последовательность событий, которые дают уверенность в собственном существовании. Прошлая жизнь чувства потерялась – вот в чем дело! Потому-то и глядела на себя Золотинка отчужденным, оценивающим взором, словно узнать себя не могла.
Дней десять спустя она выслушала обвинительное заключение.
– Как хорошо все вы тут написали, – пробормотала она, – правдоподобно… Что мне за это будет?
Главный обличитель Республики Хрун опустил глаза в стол и подвинул бумаги:
– Статья двухсот одиннадцатая часть третья Уложения о наказаниях не дает возможности смягчить вашу участь, Золотинка. Я обдумал обвинение… Вообще говоря, нельзя исключить, что суд обнаружит в ваших действиях основания для того, чтобы применить часть вторую той же статьи. Что было бы очень большим облегчением для подсудимой. Однако я счел бы себя бесчестным пигаликом, если бы пытался внушить вам ложные надежды. Готовьтесь, Золотинка. Все, что я могу вам теперь сказать: готовьтесь. Вам понадобится все ваше мужество, чтобы выслушать приговор.
Ее водили на допрос в особое подземелье, где скамья для нее была поставлена на три ступеньки ниже, чем стол обвинителя, – чтобы обвиняемая не смотрела на обвинителя сверху вниз, что было бы неизбежно при естественной разнице в росте.
– Значит, надежды нет? – спросила Золотинка.
Писарь, молоденький щеголеватый пигалик за столиком на отлете, заскрипел пером, добросовестно записывая вопрос.
– Я передаю дело в суд, – сухо возразил Хрун. – Понадобится две-три недели, чтобы судьи изучили собранные свидетельства и назначили первое заседание. Тем временем вы можете избрать себе общественного защитника.