Рождение волшебницы
Шрифт:
Исключая невежество, мы, следовательно, должны признать Золотинку одним из гениев вселенского волшебства. Ибо, как указывает Ла Кута (том 27, страница 576), «умные открывают новое, а дураки его распространяют». Если же выражаться более осмотрительно (а к этому и направлены были усилия обвинителей), таланты решают поставленные веком вопросы, а гении эти вопросы поднимают. Словом, то, что мы имеем в случае с хотенчиком, характеризует подсудимую как гения волшебства.
Что находится в очевидном противоречии с задачами обвинения, – с непостижимым простодушием писали далее составители судебного труда, – поскольку гениальность и невежество несовместимы. Здесь обвинители останавливались в необходимости почесать затылок и, облегчив себя этим невинным упражнением, с завидной решимостью устремлялись
Похоже, это было единственное затруднение обвинителей. Честно проплутав положенные сроки в дебрях философических понятий, они с облегчением возвращались на твердую почву законодательных установлений и тут для начала основательно потоптались на первом Золотинкином преступлении – запуске искреня. Когда же ничего неисхоженного вокруг и около искреня как будто бы не осталось, обвинители с особенным воодушевлением обратились к неосторожному раскупориванию Южных морей на вершине Каменецкой горы. Последнее преступление представлялось им чрезвычайно выигрышным, то есть, во всяком случае, убедительным и бесспорным со всех точек зрения: судебной, философической и нравственной. Как ни крути – невежество чистой воды и только! Никакие привходящие обстоятельства не могли поколебать оценку этого чудовищного случая, и тут уж обвинители развернулись, сполна вознаграждая себя за вынужденные блуждания в малоизведанных областях.
Золотинка загоралась надеждой, внимая осторожным рассуждениям обвинителей о «своего рода» гениальности того загадочного лица, которое стояло у истоков хотенчика, тут проскальзывало «своего рода» обещание великодушно простить гения. И опять падала она духом, повторяя вместе с обвинителями скорбный путь от хотенчика к искреню, от искреня к потопу, и шептала губами, подсчитывая вместе с судьей погибших по невежеству малограмотной волшебницы: шесть пигаликов и, оценочно, от пяти до десяти тысяч людей. В последнее число, понятно, включались не только жертвы Рукосиловой войны с Юлием, то есть погибшие на поле брани, но и сгоревшие в пожарах.
Невозможно и предсказать тяжкие последствия, которые принесет запуск искреня в будущем, – обвинители, Хрун со своими помощниками, переходили к заключению. Вселенная стоит у порога бедствий; войны с широким использованием искреня приведут к огромным жертвам среди мирного населения Словании, сопредельных государств и впоследствии – всей вселенной. Будем ли мы считать потери десятками тысяч, сотнями тысяч или уже миллионами, большого значения не имеет. В сущности, число потерь не ограничено ничем, кроме нашей способности к воображению, справедливо указывали обвинители. И можно с уверенностью утверждать, что эпоха огненных войн приведет к общей разрухе и запустению, потому что сделает невозможным или крайне опасным всякое использование железа, на котором держится хозяйственная жизнь людей и пигаликов.
Невежество, переходили обвинители к обобщениям, одно из тягчайших преступлений против жизни. Нравственные достоинства не спасут невежественного человека от зла, как только он окажется без должного руководства или примера.
Невежа, как ослабленный болезнями человек, становится добычей всякой заразы и эту заразу распространяет. Невежество – орудие тиранов, невежество – это рабство, свободный человек ищет знания! Вот почему республиканское законодательство предусматривает суровое наказание для пигаликов и людей, повинных в невежестве, которое повлекло за собой особо тяжкие последствия. В соответствии с толкованием Совета восьми («Судьбоносные труды», том 117 за 602 год, раздел третий, статья первая) под особо тяжкими последствиями невежества подразумевается гибель двух и более пигаликов или человек, как прямое следствие невежественного действия. При том, однако, условии, что последствия невежественного действия являются не однократным, а общим изменением существующего порядка вещей к худшему. Преступные деяния волшебницы Золотинки целиком и полностью охватываются указанным толкованием.
Таким образом, сказанная Золотинка Поплевина-Тучкина дочь Колобжегская, именовавшаяся также принцессой Септой, 750 или 751 (начало) года рождения, обвиняется в преступлении, предусмотренном статьей 211 частью третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями»… наказывается смертной казнью.
Судья сложил папку, оторвав глаза от бумаги еще прежде, чем произнес последние роковые слова, – он хорошо их помнил. Поглядел на заполненные народом склоны и сел, убедившись, что слова эти дошли по назначению.
Наступила пора первого взвешивания, решающего, как полагала Золотинка, хотя Тлокочан толковал ей, что это не так. Первое взвешивание, говорил он, определит тяжесть народного чувства, установив меру и образец для последующих взвешиваний и только. Важно установить соотношение между силой чувства как таковой и количеством присутствующих, это и станет понятно после того, как будет измерено обвинение. Много ли, мало ли ляжет на чашу обвинения при начальном взвешивании, это, мол, еще ничего не значит. Не нужно придавать этому обстоятельству абсолютного значения. Может, он и прав был, пылкий толстяк, со своей бодренькой, но узко предметной точкой зрения, да что Золотинке до того! Она нутром чуяла: когда насыплется обвинения через край, никакими рассуждениями, что это лишь образец и мера, дела уже не поправишь.
Восемь волшебников за спиной судей – всё выдающиеся чародеи, включая и Тлокочана с его всклокоченной шевелюрой, – засветили свои волшебные камни – вспыхнуло блистательное созвездие. Прямо из купола через неприметное прежде отверстие посыпался в правую для Золотинки чашу черный песок обвинения. Хрустальный сосуд, в котором мог бы поместиться слон, а то и два, вышел из равновесия и опустился, перекосив коромысло до крайнего положения.
Черная тонкая струйка сыпалась с едва уловимым шипением, она как будто дымилась. Прозрачное дно чаши потемнело. Чародеи не опускали камни. Опали тяжелые рукава их торжественных риз на поднятых с усилием руках, и казалось, что волшебники наполняют чашу обвинения своей злой волей, не принимая во внимание безучастно присутствующий народ. Но песок иссяк наконец, заполнив чашу едва ли не доверху, и стало понятно, что это не так: волшебники продолжали жечь огни, а черная струйка кончилась, раз или два напоследок брызнув.
Всё.
Чаша заполнилась не целиком, и теперь, когда муки ожидания кончились, это казалось благоприятным знаком. Ощущая затекшую шею, Золотинка повела взглядом… увидела она, уловила в неподвижности народа нечто ошеломительное, словно двадцатитысячная толпа ахнула и застыла, ужаснувшись содеянному.
Внезапно председатель зазвонил в колокол, призывая к порядку и тишине – среди гнетущей тишины. Он тут же спохватился, схватив язычок колокола, чтобы заглушить. И тогда, словно пробужденная, вздрогнула и загудела толпа.
Такой тяжести обвинения, как поняла вдруг Золотинка, тут никто не ждал.
Дрожащей рукой потянулась она ко лбу… и уронила руку.
Однако заседание продолжалось своим чередом. Все началось сначала: Золотинка вставала, отвечала и снова садилась. Но она была как в тумане: слушала свидетелей, тоже выходивших на арену, в каком-то отупении. Каждый случай обвинения рассматривался теперь заново, по отдельности, при всестороннем исследовании доказательств. И каждый раз судья объявлял взвешивание, измеряя на этот раз не обвинение как таковое, а доказательность обвинения. Каждый случай в отдельности теперь как бы опровергался. Волшебники зажигали камни, и можно было ожидать белый песок оправдания – при условии, что народное собрание нашло бы повод усомниться в показаниях свидетелей. Собрание не сомневалось. Двадцать тысяч пигаликов и Золотинка со страстным ожиданием задирали вверх головы… но ничего не сыпалось. Разве жалкая белесая струйка, не оправдания даже, а сердобольности, брызнет, испаряясь в воздухе еще прежде, чем достигнет вознесенной вверх совсем еще прозрачной чаши.