Рожденная революцией
Шрифт:
– Я случайно стал милиционером, – тихо сказал Коля. – Потом понял, что эта работа – мое призвание. Понял и другое: мне революция дала все. Если она потребует взамен мою жизнь – я отдам ее. Не имею права иначе.
– Ты! – подчеркнула Маша. – Но не я! Тебе революция все дала, а у меня все отняла! И вообще. Твоя работа – это не моя работа. Прошу запомнить!
– А разве ты не со мной? – просто спросил Коля. – И разве революция, которую ты так ругаешь, не сделала тебе самый главный подарок в твоей жизни?
– Интересно, какой же? – с откровенным
– А такой, – Коля широко улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. – Я – это разве не подарок?
Она изумленно смотрела на него, не зная, что сказать.
– Ну и ну, – покачала она головой. – А ты, однако, еще и юродивый чуть-чуть. Святые вы все там? Или очень хитрые?
– Конечно, хитрые, – сказал Коля. – Сами отсиживаемся, других под пули подставляем. Самых близких. Самых любимых. – Он привлек Машу к себе и добавил дрогнувшим голосом: – Страшно мне за тебя, Маша. Если что… случится, – не жить мне.
– С ума сошел! – засмеялась она. – Что за панихида? Да я их всех обведу и выведу, так и передай Трепанову!
– Не смейся. – Коля провел рукой по ее волосам. – Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся.
– А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? – Маша повисла у него на шее.
– Ты хоть знаешь, что это такое? – грустно спросил Коля.
– Знаю, – развеселилась Маша. – Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает.
– Ладно, – сказал Коля. – Туда – вместе. А там останешься одна.
Маша сразу же помрачнела, кивнула:
– Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! – Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога.
В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее.
– Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? – говорил Ярославский. – С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, – идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, – идите в ряды Коммунистической партии!
Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала.
– Ты что? – спросил Коля.
– Неужели все это – мы, дворяне? – тихо спросила она. – Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец.
– Какие еще декабристы?
Она взглянула на Колю с сожалением:
– Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до
– Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь!
– Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа.
– Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, – сказал Коля. – Моя преданность партии – пусть я пока беспартийный – не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем?
– Ну хорошо, хорошо, – сдалась Маша. – Потом поспорим.
На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать:
Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вкруг нас раздавались, Вкруг меня раздавались от небес до земли…Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды.
Коле передали записку. Он развернул и прочитал: «Ну как, понравились стихи?» Записку послали свои. Это был сигнал: бандиты рядом и только ждут момента, чтобы захватить Машу.
– Иди в вестибюль, – сказал Коля.
– Уже? – не то спросила, не то вздохнула Маша. Она незаметно взяла Колю за руку, сжала ее: – Я все время буду думать о тебе. А если что-нибудь… не так, – ты тогда прости меня за все… Я плохо о тебе иногда думала, обижала тебя. Мне всегда не хватало твоей силы, Коля. Прощай.
– До свидания, – сказал он. – Ты верь: все будет хорошо.
Маша ушла. Коля смотрел ей вслед и чувствовал, что не может сдержать подступивший к горлу комок. Уходила его любовь, уходила в неизвестность, уходила, может быть, на верную смерть.
Маша вышла на улицу. К ней тут же подкатил лихач, заулыбался во весь рот:
– Пожалуйте, мамзель, домчим в лучшем виде!
Лихач был молодой, черноволосый, красивый. Маша посмотрела на него и подумала: «Жаль, несправедливо это. Лучше, если бы все они были уродами…»
Маша села, попыталась улыбнуться:
– На Тверской, пожалуйста.
– А ну, залетные! – лихач огрел серых в яблоках лошадей.
Коляска покатилась, и тут же на подножку прыгнул какой-то мужчина. Сел рядом с Машей: