Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Поручик помогает забраться в кабину, подсказывая, куда вкладывать руки, и за что можно держаться. Как заводить ноги в гнёзда.
Первое впечатление: слишком свободно и рукам, и ногам, как в бочке болтаюсь. Ступнями дотягиваюсь до педалей, задницей чуть назад подаюсь, усаживаясь в подобие седла. Если коленки выпрямить, привстану. Но сказали прислониться. И не трогать рычажки, которые плотно замотаны проволокой.
— Пристёгивайся сам, — бурчит поручик недовольно.
Какие–то они все уставшие, будто сено весь день ворочали.
Быстро разобрался с незамысловатыми
— Бери сам, — говорит заботливо. — Если правша, то на палец левой руки надевай. Любой палец, но чтоб плотнее село. Так связь будет лучше.
От того, что подполковник в голосе переменился стало даже неловко. Пальцами дрожащей руки я вынул из подушечки кольцо. И с бешеным сердцем надел на указательный палец левой руки, вышло как раз. Похоже, универсальный вариант, одним на мизинец подойдёт, а другим на большой палец будет в пору.
Кожей ощутил холодный металл, а следом и лёгкие покалывания. В барабанные перепонки задолбила кровь. И задышалось, как после грозы.
Врачиха подскочила, я даже не понял, когда успела. Пульс мерит рукой, часами засекает. Кивает, мол, нормально.
— Клади руки на гашетки, как показал, — скомандовал подполковник, отступая.
Ухватился за твёрдые ручки! И ахнуло в груди от ощущений, будто воздуха мне мало и хочется ещё вдохнуть. В следующее мгновение стал нагреваться металл кольца. Всё передалось на ручку, которая следом потеплела. Слышу, как заохали юнкера, а я понять не могу, что же случилось.
Просто кажется, что уже не в кабине я покоящейся, а по морю в лодке плыву. Но осязаю следом уже погружение. Звук пошёл рокочущий с нарастанием, как из трубы глубокой. И вот вместе с рокотом наплывает издалека, вырастая из точки, голубое море с перламутровыми отблесками. Нет… мне почудилось, теперь это облака с фиолетовыми огоньками, будто созвездие внутри. Но не просто вид, а с искажением кривой линзы, где центр нормальный, а всё остальное растянуто. Словно в подзорную трубу смотрю.
Рокот сливается в гул, который усиливается. Сходит картинка, пропадая, а на её месте возникают лица восторженных юнкеров, будто смотрю на них за голубым стеклом через большие неровные грани. Но вот они выравниваются, оставляя лишь на своём месте полупрозрачные фиолетовые линии. И теперь я не вижу вокруг себя кабины, а только её и своё полупрозрачное тело, которое можно распознать лишь благодаря едва заметным контурам на изгибах.
В глаза бросаются торчащие из пола в мою сторону балки, что прежде удерживали корпус меха. Теперь я стою в яме. А точнее в ней завис. Кабина вместе со мной стала прозрачной, вот оно как пилотом видится!
Слышу одобрительный комментарий преподавателя:
— За три секунды завёл, вот это молодец.
Что?! Прошло же больше… значительно больше!
Побежали розовые строчки перед глазами. Иероглифы, смахивающие на китайские.
Затрещало в полу мощно и кабину повело, но тут же прекратилось, когда что–то дёрнуло меня!
Вырвало из кабины, поволокло!
Нет… это не враг! Это ребята, вытащили, уложили. Через пелену белую вижу их.
Почему так сделали?! Что случилось?! Хочу задать вопрос, а рта и языка не чувствую своего.
Взгляды, перепуганные до смерти, в меня смотрят. А я руками и ногами пошевелить не могу, будто кровь из меня выкачали.
— Так не должно быть! — Раздалось тревожное от полковника.
Всё новые юнкера нависают надо мной. На полу я распластался, кривлюсь от надвигающихся судорог в руках и ногах. Но терплю отчаянно. Пелена сужается к центру зрачка, поддавливая неприятно.
— Да посторонитесь же вы! — Кричит медсестра, распихивая и влезая. Нависает надо мной, пульс трогает на шее.
Кто–то сдёргивает с пальца небрежно кольцо с воплями:
— Погасло, товарищ подпо…
— Да не орите уже, — рычит офицер в ответ. — Сейчас восстановим.
— А так бывает?? — Недоумевает поручик.
— Нет, — отвечает ему преподаватель. — Всё, без паники. Не потухло.
Резкий запах у носа бодрит мгновенно. Приподнимаюсь с пульсирующим бельмом в глазах. Которое постепенно сходит. Снова трогают мой пульс, чем–то светят в глаза.
— Отведите в санчасть, — раздаётся от медсестры после манипуляций.
И меня прихватывают двое товарищей.
Ноги твердеют быстро, в тело возвращается чувствительность. Спокойно встаю сам.
— Я не пойду, — упираюсь уже в проходе у выхода, чувствуя себя вполне нормально. — Со мной всё хорошо.
— Да тебе лежать надо! — Возмутилась тётка. — Товарищ полковник, будьте добры, воздействуйте на юнкера.
Преподаватель ко мне подходит, хромая очень сильно. Даже сильнее, чем вначале показалось. Кольцо всё ещё у него на пальце, уже сияет. Хотя да, действительно, не так уж и ярко.
И от этого холодеет в груди. Ведь каждый юнкер, каждый офицер… знает, что частицу эрения невозможно ни расколоть, ни раздавить, ни погасить! Это монолит во всех смыслах. Нерушимый закон физики, пришедшей к нам вместе с метеоритом и монстрами.
— Сынок, отлежишься недельку, — шепчет мне прямо на ухо устало. — Заодно пропустишь всё это бесиво с парадом и её высочеством.
Вот как раз этого мне и не нужно! И ведь медсестра та самая, которую подлый Чернышов и знает.
— Товарищ подполковник, я на знамени, мне нельзя, — отвечаю в ответ негромко, не отрывая взгляда от ухмыляющегося Максима.
— Сабуров, — раздаётся от препода уже угрожающе.
— Пожалуйста, не лишайте меня этого, — прошипел я, готовый хоть на колени перед ним упасть.
Секунды три, как мучительная вечность, длится борьба наших взглядов.
— Хорошо, Сабуров. Тогда не подведи, — отвечает офицер с жёсткостью в голосе и отступает, дальше уже другим юнкерам: — Занятие окончено.
В ответ недовольные лица и несколько возгласов.
— Агрегат покосило, не видите что ли? — Вмешался уже поручик. — Товарищ пол? Плотников звать?