Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Поручик помогает забраться в кабину, подсказывая, куда вкладывать руки, и за что можно держаться. Как заводить ноги в гнёзда.
Первое впечатление: слишком свободно и рукам, и ногам, как в бочке болтаюсь. Ступнями дотягиваюсь до педалей, задницей чуть назад подаюсь, усаживаясь в подобие седла. Если коленки выпрямить, привстану. Но сказали прислониться. И не трогать рычажки, которые плотно замотаны проволокой.
— Пристёгивайся сам, — бурчит поручик недовольно.
Какие–то они все уставшие, будто сено весь день ворочали.
Быстро разобрался с незамысловатыми ремнями, уже протёртыми до бархата по краям. Голову поднял, а кольцо светящееся эрением уже на подушке подполковник поднёс. Лично плашку протянул.
— Бери сам, — говорит заботливо. — Если правша, то на палец левой руки надевай. Любой палец, но чтоб плотнее село. Так связь будет лучше.
От того, что подполковник в голосе переменился стало даже неловко. Пальцами дрожащей руки я вынул из подушечки кольцо. И с бешеным сердцем надел на указательный палец левой руки, вышло как раз. Похоже, универсальный вариант, одним на мизинец подойдёт, а другим на большой палец будет в пору.
Кожей ощутил холодный металл, а следом и лёгкие покалывания. В барабанные перепонки задолбила кровь. И задышалось, как после грозы.
Врачиха подскочила, я даже не понял, когда успела. Пульс мерит рукой, часами засекает. Кивает, мол, нормально.
— Клади руки на гашетки, как показал, — скомандовал подполковник, отступая.
Ухватился за твёрдые ручки! И ахнуло в груди от ощущений, будто воздуха мне мало и хочется ещё вдохнуть. В следующее мгновение стал нагреваться металл кольца. Всё передалось на ручку, которая следом потеплела. Слышу, как заохали юнкера, а я понять не могу, что же случилось.
Просто кажется, что уже не в кабине я покоящейся, а по морю в лодке плыву. Но осязаю следом уже погружение. Звук пошёл рокочущий с нарастанием, как из трубы глубокой. И вот вместе с рокотом наплывает издалека, вырастая из точки, голубое море с перламутровыми отблесками. Нет… мне почудилось, теперь это облака с фиолетовыми огоньками, будто созвездие внутри. Но не просто вид, а с искажением кривой линзы, где центр нормальный, а всё остальное растянуто. Словно в подзорную трубу смотрю.
Рокот сливается в гул, который усиливается. Сходит картинка, пропадая, а на её месте возникают лица восторженных юнкеров, будто смотрю на них за голубым стеклом через большие неровные грани. Но вот они выравниваются, оставляя лишь на своём месте полупрозрачные фиолетовые линии. И теперь я не вижу вокруг себя кабины, а только её и своё полупрозрачное тело, которое можно распознать лишь благодаря едва заметным контурам на изгибах.
В глаза бросаются торчащие из пола в мою сторону балки, что прежде удерживали корпус меха. Теперь я стою в яме. А точнее в ней завис. Кабина вместе со мной стала прозрачной, вот оно как пилотом видится!
Слышу одобрительный комментарий преподавателя:
— За три секунды завёл, вот это молодец.
Что?! Прошло же больше… значительно больше!
Побежали розовые строчки перед глазами. Иероглифы, смахивающие на китайские.
Затрещало в полу мощно и кабину повело, но тут же прекратилось, когда что–то дёрнуло меня! И всё вдруг схлынуло, звуки, контуры, возвращая в обыденность и серость!
Вырвало из кабины, поволокло!
Нет… это не враг! Это ребята, вытащили, уложили. Через пелену белую вижу их.
Почему так сделали?! Что случилось?! Хочу задать вопрос, а рта и языка не чувствую своего.
Взгляды, перепуганные до смерти, в меня смотрят. А я руками и ногами пошевелить не могу, будто кровь из меня выкачали.
— Так не должно быть! — Раздалось тревожное от полковника.
Всё новые юнкера нависают надо мной. На полу я распластался, кривлюсь от надвигающихся судорог в руках и ногах. Но терплю отчаянно. Пелена сужается к центру зрачка, поддавливая неприятно.
— Да посторонитесь же вы! — Кричит медсестра, распихивая и влезая. Нависает надо мной, пульс трогает на шее.
Кто–то сдёргивает с пальца небрежно кольцо с воплями:
— Погасло, товарищ подпо…
— Да не орите уже, — рычит офицер в ответ. — Сейчас восстановим.
— А так бывает?? — Недоумевает поручик.
— Нет, — отвечает ему преподаватель. — Всё, без паники. Не потухло.
Резкий запах у носа бодрит мгновенно. Приподнимаюсь с пульсирующим бельмом в глазах. Которое постепенно сходит. Снова трогают мой пульс, чем–то светят в глаза.
— Отведите в санчасть, — раздаётся от медсестры после манипуляций.
И меня прихватывают двое товарищей.
Ноги твердеют быстро, в тело возвращается чувствительность. Спокойно встаю сам.
— Я не пойду, — упираюсь уже в проходе у выхода, чувствуя себя вполне нормально. — Со мной всё хорошо.
— Да тебе лежать надо! — Возмутилась тётка. — Товарищ полковник, будьте добры, воздействуйте на юнкера.
Преподаватель ко мне подходит, хромая очень сильно. Даже сильнее, чем вначале показалось. Кольцо всё ещё у него на пальце, уже сияет. Хотя да, действительно, не так уж и ярко.
И от этого холодеет в груди. Ведь каждый юнкер, каждый офицер… знает, что частицу эрения невозможно ни расколоть, ни раздавить, ни погасить! Это монолит во всех смыслах. Нерушимый закон физики, пришедшей к нам вместе с метеоритом и монстрами.
— Сынок, отлежишься недельку, — шепчет мне прямо на ухо устало. — Заодно пропустишь всё это бесиво с парадом и её высочеством.
Вот как раз этого мне и не нужно! И ведь медсестра та самая, которую подлый Чернышов и знает.
— Товарищ подполковник, я на знамени, мне нельзя, — отвечаю в ответ негромко, не отрывая взгляда от ухмыляющегося Максима.
— Сабуров, — раздаётся от препода уже угрожающе.
— Пожалуйста, не лишайте меня этого, — прошипел я, готовый хоть на колени перед ним упасть.
Секунды три, как мучительная вечность, длится борьба наших взглядов.
— Хорошо, Сабуров. Тогда не подведи, — отвечает офицер с жёсткостью в голосе и отступает, дальше уже другим юнкерам: — Занятие окончено.
В ответ недовольные лица и несколько возгласов.
— Агрегат покосило, не видите что ли? — Вмешался уже поручик. — Товарищ пол? Плотников звать?