Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Построились. И двинули в обход плаща в столовую. От волнения в груди надышаться не могу. И иду, маршируя чётко, будто экзаменуют уже нас. Так и товарищи мои шагают чётко, головами не вертя.
У шпиля с памятником целая толпа гражданских господ. Мехара нашего рассматривают. Преподаватель распинается, рассказывая о герое корнете Суслове и его последнем бою.
Офицеры наши при параде, с аксельбантами на кителях и погонами золотыми, да перчатками белоснежными.
Отдаём воинское приветствие памятнику, как положено, вызывая дикий
Но не приуныл. Никак нельзя даже здесь!
Ведь где–то здесь Татьяна Румянцева, в числе гостей пришла. Вот же она удивится, увидев меня со знаменем училища! И будет гордиться мной, когда пройду торжественным маршем, держа его гордо.
Здесь же и её брат Олег должен быть. Но почему только три меха у трибуны, а не четыре? Неужели потеряли одного в бою за остров?
На завтраке кусок в горло не лезет. Сижу, как кол проглотивший. Шею белый ворот рубахи стянул, аксельбант испачкать страшно. Юнкера на меня посматривают с тревогой. Ребята взводные перешёптываются. Никто не знает, что там с Максимом произошло, но догадываются.
После завтрака роту на плац, а знамённую группу в штаб направили. Взводный сам нас и повёл. Но не дошли малость, усатые газетчики в цилиндрических шляпах напали со своим фотоаппаратом. Семён Алексеевич, посмотрев на карманные часы мимоходом, соблазнился на фотографию и остановил нас, чтоб позировали.
Мне и самому вдруг захотелось запечатлеться! Ведь в газету уж точно попаду! И потом Фёдор хоть посмотрит, какой я красивый вышел. Вряд ли деда пустят сюда сегодня.
Вспыхнуло что–то в коробке, ранцем висящей на груди у одного. Кивнул газетчик удовлетворительно. Собрались дальше уже идти, а репортёры на взводного напали с расспросами. И всё карандашом в блокнот плотный записывают.
— Господин юнкер, — подскакивает и ко мне молодой мужчина на вид очень скользкий. — А почему у вас эти косички не как у других?
— Аксельбант называется, господин репортёр, — отвечаю важновато.
Смотрит пару секунд, кивает, записывает. И дальше:
— Ну так и?
— Знамя училища понесу, — заявляю гордо.
— А, понятно, — комментирует обыденно и снова записывает, а дальше выдаёт: — что скажете об отношении офицеров? Эксплуатации в труде и притеснении по чину? Хотели бы что–то поменять? Не стесняйтесь выражаться, здесь все свои.
— Никак нет, — ответил по–военному, едва скрывая возмущение от таких вопросов. Вот же наглые. И не стесняются спросить.
— Так, всё, — отогнал газетчиков штабс–капитан с хмурой гримасой. — У нас здесь никто никого не колотит, все служат Родине и делают по совести.
Двинули дальше. Эти за нами. Как–то дико, вроде дядьки приличные, а ведут себя как цыгане. На ходу спрашивают, мы игнорируем. У штаба отстали, где второе оцепление из полицейских стоит и делегаты всякие мелкими кучками. Похоже, иностранцы.
— Ишь, московские какие наглые, — фыркнул взводный. — Им Европа там наплела, что мы тут рабский труд используем в армии. Налетели, как мухи на говно. Эх, фотокарточку бы.
— Это ж немцы? — Кивнул на ближайших юнкер Опухов.
— А вон и британцы, — добавил Давыдов.
Все странно одетые. Галстуки, шляпы цилиндрические, как в цирке клоуны.
Проскочили в штаб. И там простояли почти час в ожидании команды. Время тянется долго, когда кажется, что вот–вот, изводишь себя ещё больше.
Знамя получил, как положено. Всё по военному ритуалу. Надев белые перчатки, в руки принял бережно за древко, и уже не выпущу. В бою так до самой смерти знаменосец его несёт, аль до победы, из рук не выпуская.
На улицу уже с бешеным сердцем вышел! У штаба никого, как корова языком слизала. Зато нас сам начальник штаба догоняет. Грузный толстяк в парадке тугой пыхтит, как паровоз, но всё равно торопится. Лицо красное, глаза навыкате. Наверное, раза два за всё время в училище его видел. Поросёнка мне напомнил упитанного. А так–то целый подполковник.
Ещё не доходя до плаца, стало ясно, что народ его со всех сторон окружил, а наши роты там уже построенные стоят. Судя по одеждам богатым, городской знати собралось немало. Красивые шевелюры девушек просматриваются. Татьяна точно должна быть где–то здесь!
Полицейские помогли, потеснив у исходной линии всех зевак. Встали на позицию, ждём дальше. На плацу перед строем одиноко целый начальник училища стоит, лампасы синие генеральские, погоны вышитые, планка медалей на полгруди, две пурпурные полоски. Это не ленты конечно, но тоже поди заслужи.
Он у нас бывший командир броненосца. Суровым мужиком был на море, три японских броненосца в одиночку потопил, в том числе и один классом выше. Вот одна из пурпурных наград за это.
Часы уже давно пробили десять утра. А принцессы всё нет и нет. В небе только дирижаблей прибавляется, а на плацу снова гам стоит. Уж никто генерала не страшится нашего, кроме самих юнкеров, которые в строю не шевелятся. А дышать перестают, когда в небе гул начинает нарастать! У меня и самого сердце задолбило, как угорелое, когда понял, что приближаются ещё мехары!!
Звено из трёх боевых машин выросло из точек с горизонта. Судя по всему, они летели издалека, а не чалились где–то в городе. Лавируя меж двух дирижаблей очень ловко, стали снижаться. Воздушные суда пошатнулись, мне показалось, что даже шарахнулись. А что им остаётся? Мехар легко вспорет пузырь с газом и судно рухнет без всяких шансов, и пропеллеры вспомогательные не помогут.
Два меха с растопыренными крыльями аккуратно спустились на отведённую для них площадку с оцеплением прямо за публикой. Один в смольно–чёрной броне, другой –обычный синий, но по форме плеч несколько заострённым кажется.