Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Нет… Не в этом дело.
— Ты князя Константина Сабурова сын? — Спросила с нажимом.
К горлу ком предательский подступил, потому что нутром всё почуял. Проглотив его с болью, выдавил:
— Так точно.
Принцесса в лице аж поменялась. Не ужас, скорее гнев отразился. А у меня сердце уже готово выпрыгнуть из груди.
Обернулась к начальнику училища, который тоже вдруг стал меня сверлить ненавистным взглядом. Впрочем, как и вся делегация за Анастасией Николаевной вставшая.
— Что он здесь делает? —
Сказала, будто меня здесь и нет.
— Исполним, ваше величество! — Отчеканил начальник училища с радостью.
Принимаю удар, стоя, чуть не пошатнувшись. Потому что земля из — под ног… Слышу и ушам не верю. Неужели это происходит со мной?
Небесная принцесса снова на меня взирает, как на врага.
— Дааааа, Сабуров младший, — протянула она мстительно. — Упустила я тебя из виду. И по закону подлости ты здесь. Глаза мне мозолишь.
Молчу. В душе воцарился хаос, сыплется всё, что дорого по осколкам. Цели, смысл. Идеалы.
— Так, юнкер Сабуров, передайте знамя и покиньте строй! — Скомандовал начальник училища, голос которого показался мне жалок, а сам он ничтожно мал.
— Не положено передавать! — Рыкнул я сквозь зубы и выдержал взгляды всех чинов.
— Да что ты себе позволяешь?! — Закричал начальник училища и затрясся весь.
— По уставу не положено! — Стою на своём, сжимая знамя крепче.
— Заберите, у него, — тычет генерал на моих соседей.
Юнкера с перепуга пошевелится боятся, но один всё же полез неуверенно. Дёрнул, но бесполезно, стою, как статуя. Хоть убейте, не отдам. Смотрю уже сквозь лица. Делайте, что хотите. Но знамя не отдам.
— Прекратите, — раздалось вымученное от принцессы. — Пусть стоит. Завтра чтоб духу его здесь не было.
Свершила судьбу и пошла к следующему юнкеру.
— Что ж ты, Сабуров, — раздалось от ротного с укором. — Не гневил бы, может, обошлось.
— Что рот разевал? — Добавляет комбат, мимо проходя хвостом за Анастасией Николаевной. — Самому уже терять нечего, так отцов командиров подводишь. По тебе и о них судить будут.
Молчу. И вины своей не вижу.
— Юнкер первого взвода, первой роты Опухов, жалоб и предложений не имею, — представляется принцессе мой товарищ сдавленным голосом.
Дальше всё, как в тумане. Отголоски разговоров Небесной с юнкерами слышу. Как она мило беседует с ними, как браво отвечают, набираясь смелости. Всё лесть. Говорит, что мехаводов больше надобно, чем прежде. Всё ложь.
Первую шеренгу прошла с начальством, которое за ней хвостом. Скомандовали, три строевых сделал, как неживой. Стою дальше. Скомандовали, вторая шеренга три строевых…
Торжественный марш объявили! Кажется уже иронией. Но всё, как на репетиции делаю под гром оркестра. Прохожу со знаменем идеально. Пусть это будет мой ответ.
Только слёзы, суки такие, полились вдруг не вовремя. А я улыбаюсь всё равно.
Отмаршировал и в штаб знамя сдавать. Снова газетчики летят, спрашивают что–то. Но это просто фон, шум в голове. Взводный только кричит уже у крыльца штаба:
— Сабуров, чего встал?! В колонну по одному шагом марш!
Точно, мы ж заходить должны. А я будто бы не здесь.
Когда знамя из рук выпустил, сдав караулу, силы оставили меня. В длинном коридоре на обратном пути повело, и завалился на ящик пожарный.
— Может, в санчасть его отвести? — Предложил Давыдов.
— Ты как? — Спросил взводный.
Кивнул, поднялся.
По дороге иду, и странное такое чувство вдруг. Последний раз ведь по этому маршруту шагаю, в последний раз ногами по брусчатке училищной. Столовка вон, больше я туда не зайду. Туман наплывает на зал, столы со стульями, кастрюльки с половниками чугунными. Забывается вкус хлеба и каши. Лица юнкеров такие чужие.
Вокруг плаща мимо памятника прохожу. Вот только жаль, что больше не увижу тебя, дружок. Гордый мехар. Покорёженный, с пробоинами, без крыльев. Но ведь живее ты тех трёх, что прилетели так эффектно красоваться. Смотришь на меня будто с сожалением. Прощаешься.
На плацу нет больше юнкеров. Но принцессу, похоже, со всех сторон делегаты окружили. Прямо у мехара ей прохода не дают.
У нашей казармы юнкера ещё не все зашли. У подъезда целая толпа господ! Под шумок со своими детьми повидаться решили. Барышни молодые тоже стоят.
Но мне стыдно смотреть на них теперь. Не знаю почему. Я ничего не сотворил, чем заслужил бы такое. Но всё равно сил нет. Раз отцом гордился, в наследство от него князем стал. И готов был славу принять. Приму и позор, какого ещё не знаю.
Принцесса знает. А я нет.
— Сударь! — Слышу знакомый женский голос. — Андрей Константинович! Стойте, прошу!
Это Татьяна. Она рвётся ко мне, кожей чую. Даже несмотря на то, что наверняка всё слышала. Принцесса говорила громко, многие всё слышали. А кто не услышал, тому передадут.
Спешу в казарму, на неё не взглянув, как можно скорее рвусь туда. С глаз долой, как побитый кот. В мужскую обитель ей нельзя, и она остановится.
Так и вышло.
В кубрик, где уже все, идти не хочу. Ни видеть никого, ни слышать. Но сил нет собраться и уйти. В умывальник захожу, и вот уже ноги подкосились. Так на подоконник и рухнул, едва руками удержавшись за него.
А что мне теперь делать? Случит в башке вопрос.
— Это фиаско, Сабуров, — раздаётся голос Максима за спиной через какое–то время. — Сам себя наказал, если бы ты уступил мне и лёг в санчасть, принцесса бы о тебе и не узнала даже. Дурак. А теперь хлебай свои кислые щи. И выметайся отсюда поскорее.