Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Полпути прошёл, и Фёдора увидел! Навстречу тащится с удочкой, сачком, да ещё и тележку толкает. Вот так сюрприз.
— Андрей! — Воскликнул, всё побросав и ко мне поспешил. — Какими судьбами?? Увольнительную дали после парада? Как отмаршировал? Подожди, что с тобой?!
Ахнул, рассмотрев, и налетел буквально. За плечи взял, в глаза смотрит. Всё видит.
А мне волновать старого не хочется. Знаю, что глуховат он стал, и раз спокойно прогуливался, похоже, пушечную канонаду и не слышал. Но всё не утаишь.
— Оргалиды на училище
— Батюшки! — Ахнул, отшатнувшись. — А с голосом что?
— Со мной всё хорошо. И там вроде отбились, — отвечаю и кривлюсь.
— Что творится…
— В общем, теперь я здесь. Назад не пойду.
— А чего так?? — Недоумевает.
— Да ничего, просто не пойду, — ответил устало.
Смотрит пытливо, а затем выдаёт:
— Твой отец меня когда–то от каторги самой адской спас. Я старшего офицера ударил по дурости, и на смерть.
— Нет, не за драку меня выгнали.
— Всё–таки выгнали, — произнёс удручённо дед, подловив.
— Да, но я ничего плохого не сделал. Не спрашивай, — бурчу.
— Не буду, князь, — ответил на выдохе и к тележке повернулся. — Что ж, заживём по–старому. Нет худа без добра, вон сколько рыбы, я уже третью ходку делаю.
Спешу к телеге и я, отбирая у него ручки. Нечего деду корячиться, и так еле ходит.
Рыбы действительно целая гора. И крупной!
— Откуда столько? — Интересуюсь.
Селёдка в основном, осётр даже есть! Уссурийский залив никогда нас так не радовал прежде.
— Не знаю, ваше высочество. Рыба, как с ума сошла. Косяками у самого берега ходила до полудня. Саком отсекал и выбрасывал. Вот езжу, собираю теперь, пока чайки всё не склевали.
Усмехнулся себе под нос горько. Вот оно что. Рыба не сошла с ума, она оргалидов испугалась. Теперь понятно, как они подкрались так близко незамеченными. Под водой шли. И, наверное, сразу через оба залива. Наше поместье–то на побережье Уссурийского. А училище на Амурский залив смотрит.
— И куда нам столько рыбы? — Развожу руками.
Фёдор всегда был, как хомяк, всё в дом таскал.
— Мелкую засушим, какую завялим и закоптим. Остальную на рынок. Завтра же в город отвезём. Чтоб рубли на уголь, соль и специи были.
— Кому ты продавать собрался? Народ из города бежит, — простонал я.
— Ну тогда в поместье Корсаковых сбагрим и в Находку отвезём. Постой–ка, а чего народ бежит–то?
— Боятся новых нападений. С Иркутска эшелоны с пушками едут, вряд ли просто так. Анастасия Николаевна тоже сюда не по прихоти своей явилась.
— Ну дела. Думал, на моём веку с войнами уже завязали.
— Надеюсь, обойдётся, — говорю и толкаю телегу.
А сам думаю, скорее бы на койку костьми упасть.
— Постой–ка барин, — ахает Фёдор, чуть отстав. — С ногой что? Хромаешь хуже моего.
Пришлось рассказать о проделках Максима. Дед мной возгордился ещё больше, когда узнал, что подлецу начистил рыло, не пропустив удара. Уроки бывшего чемпиона зря не прошли.
Но затем Фёдор не на шутку озадачился моей ногой. С чем, с чем, а с аптечными средствами у дворецкого всегда всё было в порядке. Сколько раз я с пригорков скатывался и на пляже о камни коленки стёсывал. Вот и сейчас, бросив улов, он занялся моей стопой.
— Как бы гангрену не схватить, — забеспокоился дед, бинтуя уже после мучительной обработки раны. — Сделал, что смог. Тебе бы в госпиталь.
— Думаю, сейчас там дел невпроворот, — ответил безрадостно.
— Тоже верно, — согласился дед. — Ты сиди, я костыль принесу.
— Издеваешься??
— Пару дней походишь, не переломишься, — заворчал. — Так надо, чтобы рана затянулась.
Замечательно.
— Так, пора ухой заниматься, голодный, небось, — добавил Фёдор.
Показалось, что он и рад моему возвращению независимо от обстоятельств.
Я и сам соскучился по родному месту очень сильно.
Ночка выдалась беспокойной. Всадники носились у самой ограды. Фёдор предположил, что как минимум гусарский полк прошёл в сторону Владивостока. Выходил несколько раз на странные шумы и почему–то решил меня охранять. Достал–таки винтовку и возрадовался патронам. Потому что своих было только два штуки.
— Теперь можно и на медведя в тайгу, — посмеялся даже, протирая цевьё тряпкой.
— Ага, два хромых охотника, — парировал я и добавил: — а кто нашу драгоценную рыбу охранять будет?..
Утром, когда умывался на улице, заметил в зеркальце, что у меня ещё и лицо исцарапано. Да волосы приплавлены на левом виске.
Но не сильно расстроился, ведь красоваться уж не перед кем. Форму парадную выстирать осталось, да с сапогами назад вернуть, когда всё хоть немного уляжется.
Нашёл свою господскую одежду в сундуке, оставшуюся от отца. Старая, но чистая. Слегка помятая. Рубах хороших хлопковых много. Так ничего дед и не продал, хотя я наказывал.
На облагороженный пригорок доковылял за ним, где у нас смотровая. Раньше здесь была отличная беседка, где мы всей семьёй завтракали с музыкой и шикарным видом на залив. Всё нам подносили слуги, иногда сестра маленькая играла здесь на скрипке. То одна, то с учителем.
Фёдор задержался на пригорке, долго глядя в сторону моря через подзорную трубу, чем и вызвал мой интерес.
— Это ж отцова, — удивился я, рассмотрев её получше. — Думал, ты её продал.
— Да ты что, барин, — ответил с нотками обиды, продолжая смотреть. — Мне твоё наследство разбазаривать право не дано. Ох, как они зашевелились–то, одно загляденье.
Прокомментировал и мне трубу передал. Резкость перенастроил, интересная картина открывается.
Трубами небо утреннее коптя, четыре броненосца рыболовные сети с большими белыми поплавками растягивают по заливу в паре километрах от берега южнее нашей бухты. Несколько уже встали на якорь. Над ними боевой дирижабль завис. Чуть подальше через туман проявляется силуэт ещё одного воздушного судна.