Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Наверное, уже не важно.
Жаль, что путь в меха–гвардию для меня закрыт. Жаль, что больше не почувствую эту мощь и силы убивать тварей. Мне не ощутить вкуса такой лёгкой мести.
А мы лёгких путей и не ищем. Да, бать?
Ты ведь тоже не сразу стал мехаводом.
Но сейчас думаю не об этом. Глядя с высоты седла на бравые и смелые лица солдат Российской империи, на серую дымку над городом, на удручённых селян, которым и податься некуда, мыслю о том, что и мне стоит послужить
Я один из немногих, кто уже пережил вторую атаку оргалидов. Я знаю, как сражаться. Мне всё проще контролировать свой страх.
Мне известно не понаслышке, когда самые отважные солдаты трясутся, забиваясь в глубокую нору. И пусть сердцами они горят, но тела их не слушаются. Это как встать у края пропасти и помыслить сделать следующий шаг. Инстинкт может и не дать. А оргалиды вызывают такой страх, что стрелки в упор попасть по ним не могут.
Не стану я отсиживаться в поместье. Дом, забор… всё потом.
В ополчение города запишусь. Так служить буду. И пусть Фёдор меня простит, оно всё мне и не надо, земля эта пустая и мёртвая, напоминающая о горе. Два сарая, деревья и холмы, без людей родных и любимых — всё ненужное.
Самому деду надо рублей дать побольше, да отправить в Хабаровск от опасностей подальше…
В город въехал без проблем ещё до полудня, несмотря на то, что полицейские с солдатами на меня с недоверием посматривают. Но стоит пройти кордон, дальше на центральных улицах жизнь кипит, как и раньше. С тем исключением, что военных прибавилось.
В бухте Золотой рог кораблей военных почти нет, много судов на дежурстве за мысами. В небе шесть дирижаблей насчитал. И один мехар на север пронёсся за всё время моего пути.
Дом офицеров, как стоял, так и стоит. Здесь и в округе никаких разрушений.
Привязав гусарскую лошадь к калитке, постучался в дверь с волнением.
Тётка вышла седая, закутанная в шерстяной платок, заплаканная, несчастно на меня посмотрела. Похоже, управляющая.
— Доброго дня, сударыня, — начал с придыханием.
— Закрыты мы, распоряжение Третьякова, — произнесла вымученно, перебив.
— Подскажите, сударыня, как мне найти дом Румянцевых? — Поспешил спросить, когда она уже стала закрывать обратно.
Задумалась ненадолго.
— У них вроде постоялый двор на улице Аврора имеется.
— А они там?
— Сударь, почём мне знать? Видите, что творится? — Заворчала и захлопнула двери.
Обернулся, по набережной отряд полиции прогуливается. Но тут же резко разворачивается обратно при виде горстки пеших гусар, идущих им навстречу, шпорами позвякивая.
Пока лошадь отвязывал, гусары у перил скопились и заохали. Полиция тоже в сторону залива уставилась. Подошёл и я глянуть с холодеющей грудью.
Нет, не плавающие тела. Просто корабельные доски, частично обуглившиеся к берегу прибило, от волн по камню набережной постукивают. И их так много, что жутко становится от осознания, сколько лодок разрушено, сколько людей утонуло. На протяжении километра вся береговая линия усыпана. В двух сотнях метрах слева — спуск, где уже люди возятся, что–то достают.
— Японская древесина, — прокомментировал один гусар угрюмо.
— Да что там у них стряслось? — Ахают другие.
— Даже ротмистр не знает…
— А вы чьих будете, сударь? — Обратились уже ко мне. — Форма не гусарская, а седло с символикой нашего полка.
— Князь Сабуров Андрей Константинович, — представился и дальше любезно объяснился: — второй эскадрон шестого хабаровского полка у меня в поместье лагерем встал, ротмистр Илларион Грибоедов выделил мне эту лошадь на поездку. Прошу заметить, с возвратом.
— А, барин, виноват…
— А чего вы барин, на паровозе не уехали отсюда? Любопытствуете?
Вопросами сыплют, а сами смеются. Разит, как от выпивших, перебивая запах табака. Аж тошно.
— Я по делу, — отвечаю, смутившись.
— Да мы тоже, — смеются.
— Выживший! — Раздаётся пронзительное со стороны полиции метрах в тридцати от нас.
Полицейские побежали к спуску в обход. А гусары мундиры поскидывали с сапогами и так полезли через перила. Верёвка откуда–то нашлась страховочная. Вроде разгильдяи на вид, а в таких ситуациях без шуток всё делают быстро и решительно, воды не побоявшись.
Вытащили выжившего быстрее, чем полицейские оббежали. На набережной растормошили его.
Как и ожидалось, выжившим оказался японский рыбак, который за доску уцепился, с ней и приплыл. А нет, даже не уцепился, привязали его. Совсем ещё пацан, лет четырнадцати. Мелкий, худой, в лохмотьях. Одно ухо разорвано.
Дрожит весь, зуб на зуб не попадает. Гусары кителем укрыли. Воды питьевой во фляге для него нашли.
— Кебо, наио, ёкай, — твердит всё без остановки со взглядом отрешённым.
— Да чего он всё бормочет, — посмеиваются гусары.
— Заговор, предательство, монстры, — перевёл подскочивший полицейский с ужасом в глазах.
Гусары переглянулись, посерьёзнев. Попробовали допросить, не реагирует.
Не став задерживаться, с бешеным сердцем я запрыгнул на коня и двинул к постоялому двору Румянцевых. Мысли в голову полезли дурные. А что если униженные японские правители под гнётом нашей Империи решились с оргалидами договориться? И сумели–таки найти общий язык.