Рукопашная с купидоном
Шрифт:
Лайма полюбопытствовала, какого цвета иномарка, и Государев сообщил, что черного. Вопрос был задан просто так, на всякий случай. Потому что из головы у нее не шли слова Сониной соседки Поли. О том, что Соню, возможно, поджидала большая белая машина с тонированными стеклами. В автомобилях Поля совсем не разбиралась и даже показать на фотографиях из автожурнала похожую машину не смогла.
Выбравшись из ресторана. Лайма немедленно позвонила Любе Жуковой, чтобы поделиться новостями.
— Петька все орет? — сочувственно спросила она.
— Ты себе не представляешь! — ответила Люба. —
— Люба, я чувствую себя свиньей, — призналась Лайма. — Это я должна сейчас сидеть с Петькой!
— Не ты должна, а Соня, — возразила та. — Родная мать.
Лайма рассказала ей о встрече с Государевым так подробно, как только могла.
— Думаешь, он не врет? — спросила Люба. — Наверное, ты бы почувствовала, да?
— Понимаешь, он постоянно играет на публику. Пойди разбери — врет или нет. Не знаю. Даже если врет — как его разоблачить? После нас с Болотовым только соседка Поля столкнулась с Кисличенко возле метро. С тех пор о ней ни слуху ни духу.
— Прямо хоть объявление в газету давай, — вздохнула Люба. — Кто видел женщину, соответствующую описанию, там-то и тогда-то, просьба обратиться к нам.
— Государев предложил назначить вознаграждение за любые сведения о Соне, — вспомнила Лайма. — Хорошо бы, не передумал. Вдруг это поможет?
— Вознаграждение? По телевизору объявят? Да мы захлебнемся в звонках! Нам с тобой такого понарасскажут!
— Одно я могу пообещать тебе твердо, — решительно закончила Лайма. — То, что я завтра встречусь с Возницыным и все ему расскажу про Петьку. Он сам должен решить — нужен ему ребенок или нет. Если нужен, пусть проходит тесты на отцовство и тоже впрягается в этот воз. А если не нужен, мы хоть рассчитывать на него не будем.
— Я на него и так не рассчитываю, — призналась Люба. — На твоего Болотова я больше полагаюсь. Он себя проявил просто героически. Сегодня притаранил подгузники и две коробки всякого пюре. Потратился, конечно. Еще накупил детской косметики — тальк, шампунь, мыльце… Это он через Петьку о тебе заботу проявляет, учти. Надеюсь, у вас все нормально?
— В общем, да. Просто у меня сейчас очень напряженный период, и Алексею это не нравится.
— Ну вы же решили пожениться! — сказала Люба снисходительно. — Он чувствует себя ответственным. Ему уже хочется верховодить.
Совершенно неожиданно Лайма представила себя в фате и белом приталенном платье, а Болотова — в элегантном черном костюме и длинных, словно морда крокодила, штиблетах. Они идут по широкой аллее, а вокруг стоят гости, все улыбаются, машут руками… Наверное, ее жизнь волшебным образом изменится с этого дня. «А действительно, что изменится, когда мы поженимся? — подумала Лайма. — Только одно. Если сейчас я могу сказать Алексею: „Сегодня не приезжай“, то после свадьбы — фиг на постном масле. Он постоянно будет торчать в квартире, и деться от него станет решительно некуда. Счастье первой близости мы уже давно пережили, и свадьба, выходит, превращается в пустую формальность. Вот почему я не испытываю никакого восторга!»
Когда она сказала об этом Любе, та воскликнула:
— Не
— Нет-нет, Люба, я еще не хочу в старые девы, — заверила ее Лайма. — Просто Болотов немножко скучный.
— Ого! — изумилась та. — С каких это пор ты заскучала? Постоянно зудела, что тебе нужен положительный, правильный, надежный… А теперь тебе с ним скучно!
— Вижу, Алексей успел покорить твое сердце, — вздохнула Лайма. — Ладно, не переживай, все мои сомнения — от нервов. Вот разыщем Соню, тогда все наладится. Жизнь войдет в привычную колею, страсти утихнут, Болотов снова станет самым лучшим и родным…
Она говорила не слишком уверенно. Уже тогда что-то подсказывало Лайме, что ее взбрыкнувшая жизнь еще не скоро войдет в привычную колею.
Пудумейпиттан сидел на стуле возле окна и смотрел на улицу, словно маленький мальчик, которого родители оставили дома одного. Время от времени он разражался длинными тирадами, но все относились к ним с тем же равнодушием, что и к ворчанию воды в трубах.
— Что-то случилось? — спросила Лайма, едва переступив порог номера. У Медведя с Корнеевым были такие пристыженные и растерянные физиономии, что ей стало не по себе. — Признавайтесь. Вы научили пророка играть в покер и выиграли у него дом в Калькутте? Или что?
Медведь напыжился и промямлил нечто невразумительное, а Корнеев, двинув бровью, объяснил:
— Наш подопечный привел в номер девицу.
— Как?! — опешила Лайма. — Девицу?! Где он ее взял?
— В аэропорту, — коротко ответил Корнеев. — Это та самая, с которой вы все вместе пили кофе.
— Ника Елецкова? Боже, но зачем вы ее впустили?!
— Попробовали бы мы ее не впустить, — повел бровью Корнеев. — Пророк обещал нам страшные вещи. Просто гад. И он так орал, ты не поверишь.
— И пытался драться.
— Пришел представитель администрации проверять, кто шумит. Нам такие проверки совсем ни к чему, верно?
— Эта Ника из-под Ярославля, — неожиданно заявил Медведь. — Хороший город. Поэтому она не представляет опасности.
— Под Ярославлем тоже водятся неоатеисты! — воскликнула Лайма. — Кроме того, она могла соврать про Ярославль!
— Ты же не выгнала ее из-за столика в кафе аэропорта, — напомнил Корнеев. — А мы решили не выставлять Нику из номера. Тем более что Бондопаддхай был и в самом деле настроен весьма решительно.
— Но откуда она узнала, в какой гостинице он остановится?.. О, господи!
Лайма вспомнила, что сама написала для Бондопаддхая название гостиницы, в которую его повезут, и мгновенно замолчала. Какая она дура! А ведь тоже испугалась скандала, когда пророк принялся надуваться, словно жаба.
— Наш подопечный снял для Ники соседний номер. Потребовал вызвать сюда консьержа, подписал бумаги и расплатился с помощью кредитной карты. Рожа у него при этом была ужасно самодовольная. Обольститель хренов.