Русская ёлка: История, мифология, литература
Шрифт:
Я вспомнила, как ЦК профсоюзов поручил мне под Новый год ходить по квартирам школьных учителей и проверять, нет ли у них ёлки. Я решительно отказалась от такого дикого поручения. Не за это ли меня окрестили плохой общественницей?
В школах, вместо праздников ёлки, в порядке борьбы с Рождеством и ёлкой на Новый год стали проводиться «антирождественские вечера», на которых инсценировались высмеивающие попов и церковь пьески, пелись антирелигиозные сатирические куплеты, вроде «Динь-бом, динь-бом, больше в церковь не пойдём» и декламировались соответствующие теме вечера произведения. И.М. Дьяконов вспоминает, как ему, ленинградскому школьнику, было предложено прочитать на одном из таких вечеров поэму Пушкина «Гавриилиада», отчего он отказался [127, 213-214]. Перестали устраивать ёлки и в детских садах:
Вместе со сказкой из практики детского сада изгонялся и праздник новогодней ёлки, которую стали сравнивать с замаскированным методом воспитания детей в духе православия и самодержавия… на эту почву падают семена религии: умышленно распространяется легенда
В 1931 году ленинградский детский журнал «Чиж» напечатал рассказ, в котором руководитель «третьего очага» (как тогда назывались центры детского воспитания) собирает детей и проводит с ними беседу о Рождестве и о ёлке: «Рождество — не наш праздник, — говорил руководитель, — его придумали попы, чтобы легче обманывать тёмный невежественный народ. Устраивать ёлку — тоже вредный обычай. Разве можно срубать молодые деревья? Они должны расти». Когда беседа закончилась, дети написали такую резолюцию: «Мы против рождества. В день рождества мы все придём в очаг и не будем покупать ёлки». Одна из девочек, вернувшись домой, говорит маме: «Нет, мама, я не буду плакать… Мы все вместе решили, что ёлки мы устраивать больше не будем». «Теперь все мы должны бороться против ёлки», — завершается рассказ [447, 4-6]. В том же номере «Чижа» помещено стихотворение Александра Введенского «Не позволим!»:
Не позволим мы рубить молодую ёлку, не дадим леса губить, вырубать без толку. Только тот, кто друг попов. Ёлку праздновать готов! Мы с тобой — враги попам, Рождества не надо нам.Здесь любопытно характерное для антиёлочной кампании, захватившей и детскую печать, совмещение двух мотивировок отказа от обычая устраивать ёлку: с одной стороны, праздник детской ёлки отвергается как церковный обычай («поповский»), а с другой — проводится мысль о необходимости защитить и сохранить лес. Борьба «с порубкой ёлок» соединилась с антирелигиозной агитацией [162, 31]. «Ёлка, интеллигентский обычай, завезённый к нам во время оно из Германии и за который православная церковь уж никак не могла нести ответственности, — вспоминает И.М. Дьяконов, — была также объявлена религиозным предрассудком, разоряющим наши леса» [127, 176]. Так в новых условиях в очередной раз на повестку дня в связи с ёлкой был вынесен вопрос защиты лесов. Но вместо того, чтобы создать пригородные плантации по выращиванию ёлок (что на Западе было предпринято ещё в середине XIX века), партийные органы и учреждения советской власти предпочли борьбу с ёлкой, которая приравнивалась к борьбе за сохранность леса как государственного достояния.
Сказочка Павла Барто «Ёлка», вышедшая в 1930 году, начинается с идиллической картины леса: растёт стройная ёлочка; на ней отдыхают птицы; под ней ночует ёжик, в ветвях её играют белки и т.д. Клесты, свившие гнездо в ветвях этой ёлочки, откладывают яйца, и зимой у них появляются птенчики: «Были они ещё совсем голенькие и беспомощно копошились под ней». Но вдруг в лес приезжает на лошади бородатый старик. Спеша и воровато озираясь по сторонам, он начинает рубить ёлки. В их число попадает и наша стройная ёлочка: «Спокойно спали клесты. Звонко звякнул топор в морозном воздухе, вздрогнула ёлка, мягкими хлопьями осыпала старика… Взмахнула ёлка ветвями и рухнула в снег…» Клесты, «как слепые метались по воздуху». Но старик не слышит их криков, не видит выпавших из гнезда на снег маленьких голых птенцов. Деловито погрузив нарубленные деревья на сани, он уезжает из лесу [25]. Знаменитая песенка Кудашевой «В лесу родилась Ёлочка…» получила здесь прямо противоположную трактовку.
Ёлка «в подполье»
И всё же полностью искоренить полюбившийся обычай так и не удалось: ёлка «ушла в подполье». В семьях, верных дореволюционным традициям, её продолжали устраивать. Делали это с большой осторожностью. «Новогоднюю ёлку ставили тайно, — вспоминает С.Н. Цендровская. — Окна занавешивали одеялами, чтобы никто не видел» [467, 86]. О том же пишет И.М. Дьяконов, рассказывая о событиях рубежа 1920-1930-х годов: «…в конце декабря и начале января на улицах, где жила интеллигенция, всюду окна плотно занавешивались шторами и одеялами; там тайно справляли ёлку» [127, 176]. Ирина Токмакова вспоминает:
…Светлый праздник Рождества Христова был под запретом, а тот, кто вздумает его отмечать, мог поплатиться работой, а той вовсе свободой и угодить за решётку. Но наша мама… (детский доктор, внучка священников с материнской и отцовской стороны. — Е.Д.), выросшая ещё до революции, не сказать, чтобы уж очень религиозный человек, однако чтящий традицию, наша мама ни разу не оставила нас с сестрой без Рождественской ёлки.
Эти воспоминания дают представление о тех хитростях, к которым прибегали люди, желающие, чтобы у них на Рождество непременно стояла ёлка. Как рассказывает мемуаристка, ёлкой обычно обеспечивал дворник, который перед Рождеством выезжал за город в лес с огромным мешком, срубал ёлку, перерубал её пополам и запихивал в мешок. Дома он накладывал на шершавый ствол лубки, и ёлка «делалась опять целенькой и стройной. А как она дивно пахла свежестью и лесом» [421, 124].
Если у воспитателей, несмотря на запрет, хватало смелости, праздники ёлки устраивали иногда даже в некоторых детских садах. М.О. Чудакова рассказывала мне, что её мать, работавшая в 1930-х годах в детском саду, ни разу не оставила своих воспитанников без ёлки.
Ёлка не исчезла полностью и из печатных издании этих лет, возможно, по недосмотру. Иногда её можно встретить на рисунках в книжках для детей, выходивших на рубеже 1920-1930-х годов. Так, например, в выпущенном в 1929 году сборнике Г. Туганова «Зимой» дана картинка, на которой представлен некий обобщённый образ русской зимы: поле, на горизонте лес, крестьянин, едущий за дровами, охотник на лыжах и ружьём через плечо, и тут же — мужики, везущие санях только что срубленные ёлки [435]. Образ ёлки появляется и в рассказах о тяжёлом прошлом детей рабочих и крестьян: в том же 1929 году был переиздан для детей рассказ М.М. Коцюбинского «Ёлочка», в котором с сочувствием рассказывается о двенадцатилетнем крестьянском мальчике, поехавшем на лошади в лес за ёлкой для господ. Заблудившись в лесу, он слышит вой волков, но в конце концов каким-то чудом спасается. Вышедшие первым изданием в 1931 году воспоминания о Ленине В.Д. Бонч-Бруевича содержат эпизод, рассказывающий о ёлке, проведённой для учеников школы в Сокольниках, которую организовал и на которой присутствовал Ленин. Речь об этом тексте ещё впереди.
«Реабилитация» ёлки
И вдруг на исходе 1935 года в «Правде» появляется небольшая заметка, подписанная кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым: «Давайте организуем к новому году детям хорошую ёлку!» Решительно расправившись с «не иначе как “левыми” загибщиками», которые «ославили» детское развлечение как буржуазную затею, в результате чего ёлка в советской России была запрещена, автор в декларативном тоне предлагает «положить конец» «этому неправильному осуждению ёлки» и призывает комсомольцев и пионер-работников в срочном порядке устроить под Новый год коллективные ёлки для детей: «В школах, детских домах, в дворцах пионеров… — везде должна бытьдетская ёлка! Не должно бытьни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне нового года ёлку для своих ребятишек. Горсоветы … должныпомочь устройству советской ёлки для детей нашей великой социалистической родины» (курсив мой. — Е.Д.) [334, 3].
«Предложение тов. Постышева» было принято к сведению молниеносно: уже в том же номере газеты помещена заметка, включающая в себя столь знакомую по старым временам сценку продажи ёлок на рынках Москвы: «Между рядами стройных зелёных деревьев, поставленных прямо в снег, снуют покупатели. Здесь жёны рабочих, служащих, инженеров, командиров Красной Армии. Здесь дети и подростки. Ёлки охотно раскупают. Приближается новый год, наступают школьные каникулы, и ёлка становится желанной гостьей в каждом доме, где есть дети». Здесь же с укоризной говорится о директорах некоторых крупнейших рынков столицы, которые «считают почему-то (почему бы это? — Е.Д.) продажу ёлок… нарушением каких-то никому не ведомых правил и “баловством”» [341, 3]. Газета также пишет о том, как трудно купить ёлочные игрушки и украшения на ёлку: в магазинах и на рынках их почти нет. Следующий номер «Правды», за 29 декабря, информирует своих читателей о телеграммах, в срочном порядке разосланных районным секретарям комсомола во все концы страны, «в которых рекомендуется под Новый год устраивать для пионеров и школьников ёлки как в школах, так и в детских домах, кинотеатрах и на катках»; предлагается «организовать заготовку ёлок, закупку игрушек и украшений», а также сообщается, что фабрики и заводы готовят для детей подарки к ёлке. Московский облисполком даёт указания райсельхозам о заготовке ёлок, которая будет проходить организованно, под наблюдением лесотехников [285, 8]. За подписью секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева публикуется постановление о проведении 1 января силами комсомольцев и пионеров ёлок в школах, детских клубах и детских домах и о необходимости привлечения к этому делу родителей и школьных шефов [198, 8]. 30 декабря «Правда» помещает фотографию, на которой радостные, улыбающиеся мальчик и девочка рассматривают ёлку, установленную в витрине магазина. Подпись к ней гласит: «Магазин “Детский мир” Гормосторга выставил украшенную ёлку, пользующуюся у наших покупателей большим успехом». В том же номере «Правды» с удовлетворением сообщается о «бойкой торговле ёлками» на всех рынках Москвы; о «повышенном спросе на ёлочные украшения», о грандиозных ёлках, которые в новогодний вечер засверкают в московских парках культуры и отдыха; о больших и маленьких ёлочках, расставленных в харьковском Дворце пионеров; о тысяче ёлок, которые пройдут в Киеве; о ёлках, установленных на десятках катков Ленинграда, и т.д. и т.п. [484, 8]. 31 декабря на прилавках магазинов, согласно сообщениям в прессе, уже появился «расширенный ассортимент ёлочных украшений», артели и промкооперации предлагают покупателям «специальные ёлочные наборы, фигурные пряники и марципанные фигуры», а кафе, рестораны и крупные заводские столовые готовятся к организации ёлок в своих помещениях. В последний день старого года наконец отреагировала и провинция — корреспондент из Воронежа сообщает: «Многие колхозники сегодня выехали в лес за ёлкой» [76, 8].
Так, в течение четырёх дней (включая день опубликования статьи Постышева) в приказном порядке был «положен конец неправильному осуждению ёлки» и возрождён дореволюционный праздничный обычай. Но теперь, как следовало из напечатанного в «Правде» документа, ёлка называлась не рождественской, как прежде, а новогодней или просто — советской: «Итак, давайте устроим хорошую советскую ёлку во всех городах и колхозах».
На первый взгляд, возвращение «старорежимного» обычая в жестокую эпоху 1930-х годов может показаться удивительным. Но следует учесть, что реабилитация ёлки произошла через месяц с небольшим после того, как 17 ноября 1935 года на I Всесоюзном совещании стахановцев Сталин произнёс знаменательную фразу «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Если помнить об этом, то причина возвращения ёлки становится более понятной. По мнению советских идеологов, ёлка, как и многое другое в дореволюционной культуре, могла послужить укреплению победившего режима, возвращая людям привычные радости жизни. Постановление о ёлке было воспринято с огромной радостью теми, кому были дороги обычаи старой российской жизни. Н.В. Устрялов, который незадолго до опубликования статьи Постышева вернулся из харбинской эмиграции в CCСР «участвовать в жизни страны», 31 декабря 1935 года писал в дневнике: