Русская ёлка: История, мифология, литература
Шрифт:
Несмотря на постоянную ограниченность средств, русские эмигранты всеми силами стремились сохранить и поддержать традицию, по возможности устраивая как домашние, так и общественные ёлки для детей. Накануне 1920 года А.И. Куприн обратился с воззванием, опубликованном в выходившей в Финляндии газете «Новая русская жизнь». Прося помочь русской гимназии в Перкиярви пожертвованиями (вещами, книгами, учебниками, играми и пр.), писатель не удерживается от воспоминаний: «Теперь близко Рождество. Когда-то… помните?.. была Рождественская ёлка… подарки… улыбки… но… Боже мой, как давно…» [210, 273-274]. Семнадцать лет спустя К.К. Парчевский в парижской газете «Последние новости» рассказывает о полученных им от пожилого голландца письме и деньгах. Голландец сообщает ему об организованном в Лейдене объединении русских эмигрантов, которое на праздниках устраивает для детей общественные ёлки, и просит купить на присланные им деньги хороших русских книг, которые он хочет передать в это объединение для раздачи детям в виде рождественских подарков: «Они забывают свои язык и, удалённые от родной страны, могут совсем от неё оторваться. Это было бы ужасно грустно» [306, 641-642]. В 1934 году православный приход Куоккала (ныне посёлок Репино на Карельском перешейке) устроил ёлку для эмигрантских детей, на которой их угостили чаем с кренделем, после чего Рождественский дед, вызвавший всеобщий восторг, раздал подарки: «разноцветные мешочки со сластями, конфектами, пряниками и орехами» [29, 74].
Марина Цветаева, испытавшая во времена своего московского детства ослепительное счастье от ежегодных домашних ёлок (о чём мы узнаём из воспоминаний её сестры Анастасии), в письмах из Франции, адресованных своей чешской приятельнице Анне Тесковой, с поразительным постоянством упоминает о ёлках, которые она, несмотря на всегдашнюю нужду, обязательно устраивала для своих детей. 3 января 1928 года она пишет, что подарки дети «получат послезавтра под ёлкой»; 2 января 1937 года: «Но ёлка всё-таки была…» («всё-таки» — значит было опасение, что ее не будет); 3 января 1937 года: «…непрерывно о Вас думала, особенно под нашей маленькой ёлочкой, вернее сказать — над!»; 26 декабря 1938 года: «Но ёлочка всё-таки — была. Чтобы Мур когда-нибудь мог сказать, что у него не было Рождества без ёлки, чтобы когда-нибудь не могсказать, что былоРождество — без ёлки. Очень возможно, что никогда об этом не подумает, тогда эта жалкая, одинокая ёлка — ради моего детства…»; и наконец 3 января 1939 года в последнем письме из Франции: «У нас была (и ещё есть) ёлочка, маленькая и пышная, как раздувшийся ёжик» [465, 58, 148, 157, 177, 179].
Стал я безродным, какое же мне Рождество? Но почему-то в Сочельник, как некогда в детстве, Сердце взлетает и ждёт неизвестно чего. …Если бы снова в страну продолжительной ночи За окнами ветер колышет Вечнозелёные ветки, и ветки качаются.Антирождественская кампания и борьба с ёлкой
Однако вернёмся в советскую Россию. Со второй половины 1920-х годов советская власть и коммунистическая партия решительно вступили на путь борьбы с «религиозными предрассудками». Это в конце концов и решило судьбу ёлки. Если 24 декабря 1926 года на первой странице «Вечерней Москвы» ещё была помещена фотография ёлочного базара в Охотном ряду, что свидетельствовало о лояльности к ёлке московских властей, то через год началась плановая систематическая антирелигиозная работа, которую стали проводить в каждой губернии. В борьбе с религией самая активная роль предписывалась не только органам центральной периодической печати, но и местным издательствам и организациям. Во всех губерниях к Рождеству должны были издаваться материалы, «рассчитанные на широкий охват трудящихся города и деревни» и предлагающие планы проведения антирождественской кампании [251, 3]. В 1927 году в Туле была напечатана брошюра с детально разработанной программой проведения антирелигиозной пропаганды в рождественские дни. В ней устанавливались сроки кампании, предлагались тезисы докладов, в которых праздник Рождества противопоставлялся годовщине Октября (например, на тему «Рождество спасителя и 10 лет Октябрьской революции»), печатались лозунги для антирождественской пропаганды. В дни самых больших христианских праздников — Рождества и Пасхи — борьба с церковными предрассудками должна была проводиться особенно ожесточённо, поскольку считалось, что именно в эти дни «религиозная пропаганда» со стороны церкви наиболее действенна.
И всё же проводимая антирелигиозная работа, как казалось властям, не приносила нужного результата. В 1928 году была признана недостаточно эффективной деятельность «союза безбожников», который к этому времени насчитывал «всего 123 тысячи членов». В прессе сообщалось, что «безбожники» плохо справляются со своими задачами: «Фактически ведём мы антирелигиозную работу более или менее широко только два раза в году: на рождество и пасху, в порядке неожиданно свалившейся кампании» [246, 273]. Помимо специальных периодических изданий (газеты и журнала «Безбожник», журнала «Антирелигиозник»), в кампании, направленной против христианских праздников, приняли участие и другие органы печати. Всё чаще высказывались мысли о необходимости ужесточения борьбы с Церковью: «Надо перестать добродушничать, перестать держаться позиции либеральной терпимости в вопросах религии…», — писал журнал «Новый мир» в 1928 году [246, 275]. День Рождества стал рассматриваться не только как религиозный праздник, но и как праздник спаивания народа. В конце декабря 1928 года «Шадринская окружная крестьянская газета» опубликовала стишок:
На пьяную ёлку тратится денег масса, Пьяный праздник — в кармане дыра. Сохранит твои деньги сберегательная касса. С пьяным праздником кончить пора.«Рождественскому пьянству» решено было положить конец. Согласно новой концепции, Рождество было объявлено не только религиозным пережитком, но и праздником капиталистического лагеря, во время которого «сильные мира сего» обманывают, подкупают, спаивают пролетариев. В прессе писалось о том, что за рубежом капиталисты устраивают «для рабочей детворы» «даровые ёлки», где дамы-благотворительницы угощают детей конфетами, «приобретая такой дешёвой ценой право держать пролетарскую детвору в остальное время года на голодном пайке» [251, 19]. О «рождественских завтраках с традиционной рождественской ёлкой и подарками», которые устраиваются во многих городах «капиталистического мира», рассказывала напечатанная в 1932 году брошюра [422].
XVI партийная конференция, прошедшая в апреле 1929 года, который получил название «года великого перелома», утвердила новый режим работы, введя пятидневку или непрерывную рабочую неделю. Новый производственный календарь, в основу которого была положена «разумная и правильная организация трудового времени», отменял церковные праздники, в результате чего день Рождества превратился в обычный рабочий день. «Непрерывный рабочий год и пятидневная рабочая неделя, — писала «Правда», — не оставляют больше места для религиозных праздников… В этом году впервые рождественские дни являются обычными трудовыми рабочими днями…» [310, 1]. Никакие прогулы, никакое ослабление работы «на фронте социалистического строительства» в рождественские дни теперь не допускались. 25 декабря 1929 года стало днём первого Рождества в условиях «непрерывки». И хотя, как писалось, «попы развернули широкую агитацию за празднование “рождества христова”», «повсюду отмечается выход на производство рабочих» [344, 1].
Вместе с Рождеством отменялась и ёлка, уже прочно сросшаяся с ним. Ёлка, против которой когда-то выступала Православная церковь, теперь стала называться «поповским» обычаем. В борьбу за отмену ёлки включились печатные издания и советские активисты. Центральные газеты обличали партийное и комсомольское руководство городов и сёл, в которых продавались и устраивались ёлки; писатели ополчились на ёлку как на «старорежимный» религиозный обычай; детские журналы осуждали и высмеивали детей, мечтающих о ёлке: «Религиозность ребят начинается именно с ёлки… Ребёнок отравляется религиозным ядом…»; «Долой ёлку и связанный с нею хлам» [11, 13, 22].
На одном из «антиёлочных» плакатов изображён «сектант», стоящий на «священных книгах» и держащий в руках крест, который он использует как удилище. Леска заканчивается крючком, скрытым в рождественской ёлке, на которую зачарованно смотрит мальчуган, протягивая к ней руки, в то время как коварный «сектант» думает:
Слежу за рыбкой жадно я. Вот ёлочка нарядная, Заместо червячка. Ещё даю конфеты я. Авось, приманкой этой Поймаю простачка.Подобного рода плакаты стали обычными для газеты «Пионерская правда» и детских журналов тех лет. Рождеству и празднику ёлки противопоставлялись праздники нового социалистического государства, среди которых первым был 7 ноября — годовщина Октябрьской революции, «установившая на земле новую эру».
В эти критические в судьбе ёлки годы казалось, что ей пришёл конец. Предновогодними вечерами по улицам ходили дежурные и вглядывались в окна квартир: не светятся ли где-нибудь огни ёлок. Э.Г. Герштейн, служившая в начале 1930-х годов в ЦК профсоюза работников просвещения секретарем бюро секции научных работников, вспоминает, как ей дали общественное поручение, состоящее в выслеживании людей, устраивающих ёлки: