Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников
Шрифт:
Но есть источники другого рода, в которых также может присутствовать богословская проблематика. Очевидно, что в ряде произведений подобного рода предпринимается попытка осмысления христианского понимания человеческой жизни и человеческой истории методами, характерными для гуманитарных наук (философия, история, литературоведение, психология и т. д.).
Именно так возникает необходимость развести понятия «богословский источник», с одной стороны, и «источник богословского знания» или «текст, где присутствует христианская (богословская) проблематика», – с другой. Такой подход характерен для западной культуры и сформировался под очевидным влиянием протестантизма. Показательно, что если выражение «теология Франца Кафки» не вызовет никакого отторжения ни у западного литературоведа, ни у западного богослова, то словосочетание «богословие Ф. М. Достоевского» до сего дня вызывает споры чисто методологического характера.
Итак, литературные произведения разнообразного жанрового спектра (для творчества Л. Н. Толстого такими жанрами являются роман, философская сказка, квазибогословский трактат в форме исповеди) могут в определенном смысле рассматриваться как тексты со своими специфическими особенностями именно с точки зрения богословского содержания.
Вот почему в современном литературоведении наметилась тенденция анализировать художественные произведения квазибогословскими методами: в исследовательский оборот вводятся категории, которые по своему происхождению являются сугубо богословскими, – «пасхальность», «соборность» и т. д. Как обычно и бывает в междисциплинарных
509
Заметим, что к числу отрадных явлений периода 1990–2006 гг. московский исследователь А. Б. Тарасов относит появление фактически новой области гуманитарных исследований – «религиозного литературоведения», в котором рассматривается ряд принципиально важных тем: «К таким темам прежде всего относятся вопросы функционирования евангельского текста в литературных произведениях, трансляции духовного опыта Церкви и светского общества, а также самих писателей через их художественные творения, эпистолярное наследие, публицистику. Особое значение придается переосмыслению связей классической литературы XIX в. с древнерусской литературой. Причем взаимодействие литературных эпох по-новому осмысляется не только в плане смысла, но и в плане поэтики. В результате появляются актуальные публикации как по истории, так и по теории литературы. Думается, именно “религиозное литературоведение” в современных условиях способно оказывать и оказывает существенное влияние на развитие теории литературы» (Тарасов А. Б. Феномен праведничества в художественной картине мира Л. Н. Толстого. Специальность 10.01.01 – русская литература: Автореферат дис… д. филол. н. М., 2006 // URL:[26.10.09]. См. также другую работу того же автора: Тарасов А. Б. «Религиозное литературоведение» как путь к пониманию творчества Л. Н. Толстого // Духовный потенциал русской классической литературы: Сборник научных трудов. МГОУ. М., 2007.
Исследователю нужно всегда помнить, что евангельское христианство есть всегда христианство Голгофы и Воскресения.
В современном литературоведении намечается своеобразный параллельный процесс: исследователи начинают отдавать себе отчет в том, что их работа может быть эффективной только с учетом специфики тех традиционных для христианства понятий и богословских идей, которые послужили основой для русских писателей. Например, А. Б. Тарасов отмечает в автореферате своей диссертации: «Для осмысления феномена праведничества как социокультурного явления на современном этапе развития науки и общества необходимо обращаться к таким источникам исследования, как тексты Священного Писания, фольклорные произведения, документы Русской Православной Церкви, католические нормативные акты и еврейские законодательные инициативы» [510] . А ведь этот список может быть существенно дополнен: речь здесь должна идти не только о «документах» Русской Православной Церкви, уже давно известен факт использования русскими писателями, в первую очередь Н. В. Гоголем, Л. Н. Толстым, Ф. М. Достоевским, Н. С. Лесковым, А. П. Чеховым, богословских источников самого широкого спектра: помимо Священного Писания, это экзегетическая литература, жития святых, творения греческих Святых Отцов (в первую очередь аскетической направленности – прп. Исаак Сирин, например), учительная литература (творения свт. Тихона Задонского). Совершенно особое место здесь занимает абсолютно неисследованный, но крайне интересный вопрос о восприятии русскими писателями литургической, т. е. богослужебной, традиции Русской Православной Церкви.
510
Тарасов А. Б. Феномен праведничества в художественной картине мира Л. Н. Толстого. Специальность 10.01.01 – русская литература: Автореферат дис… д. филол. н. М., 2006 // URL:[26.10.09]. См. также: Тарасов А. Б. Моделирование мира праведничества: тезаурусная парадигма Л. Н. Толстого // URL: http:// www.zpu-journal.ru/e-zpu/2008/4/Tarasov/ [26.10.09].
Однако здесь исследователя может поджидать большая опасность. Слишком часто в последнее время в тех или иных литературных произведениях исследователи достаточно бездоказательно усматривают наличие христианских корней, причем только потому, например, что автор данного произведения пользовался при его подготовке житиями святых и другими подобными источниками. Представляется, что вопрос о влиянии христианской традиции на данного автора и его творчество может быть рассмотрен только с учетом особенностей именно богословской проблематики.
Различные богословские темы в разной степени представлены в русской художественной литературе. На наш взгляд, магистральными вопросами здесь являются следующие два.
А. Духовная природа творчества вообще, в том числе и литературного, другими словами, поиск альтернативного ответа на вопрос «что есть искусство?»: соблазн или деятельностная вершина для человека; с этим тесно связаны две важнейшие категории православной аскетики – страстность и прелесть.
Речь идет о том, что, независимо от того, как в конечном счете решается вопрос о духовных истоках, основах любого творческого, в частности литературного, процесса, исследователь, стоящий на христианских позициях, должен учитывать, что духовно-нейтрального творчества не существует, – все, что оказывает какое-то влияние на душу человека, а литература по степени и интенсивности эмоционального воздействия (наряду с музыкой) стоит здесь на одном из первых мест [511] , всегда имеет для человеческой души определенные последствия – духовную пользу или духовный вред. Это непреложная аксиома христианской аскетики, которая была сформулирована еще в творениях древних христианских подвижников. Правда, эта польза и этот вред далеко не всегда носят универсальный характер, здесь очень многое зависит от вектора направленности человеческой души – и читателя, и писателя. В этом смысле действительно «в области творчества, выходящего на глубинные основы бытия, внерелигиозной литературы попросту не существует» [512] . Нужно при этом иметь в виду важное замечание архим. Софрония (Сахарова), что с точки зрения христианской аскетики в своей основе светская и духовная культура противоположны: духовность стремится к простоте, связанной с очищением сердца; светская культура, наоборот, основой своей имеет сложность, изощренность, возрастание проблематики, при этом «и демонические образы, и образы, творимые самим человеком, могут влиять на людей, видоизменяя или преображая их» [513] .
511
Ситуация принципиально меняется только с появлением кино.
512
Материалы круглого стола «Атеизм, религия и современный литературный процесс». Выступление Г. Анищенко // Вопросы литературы. 1991. № 8. Август. С. 13.
513
Ильюнина Л. А. Искусство и молитва (по материалам наследия старца Софрония (Сахарова) // Русская литература. 1995. № 1. C. 221. См. также: Любомудров А. М. Святитель Игнатий (Брянчанинов) и проблема творчества // Христианство и русская литература. СПб., 1996. № 2. Здесь подчеркивается мысль святителя Игнатия о том, что светские писатели в основном преуспели в изображении «во всей своей силе и несчастной красоте» зла, а в изображении добра человеческий талант «слаб, бледен, натянут» (С. 27). Только недоразумением можно объяснить появление в этом же сборнике статьи П. Е. Бухаркина, в которой предпринимается попытка (с неадекватной ссылкой на Г. Федотова) представить некоторые образцы творчества Н. А. Некрасова, А. Н. Островского и А. А. Фадеева как примеры «нецерковного христианства» (Бухаркин П. Е. Православная Церковь и светская литература в Новое время: основные аспекты проблемы // Христианство и русская литература. СПб., 1996. № 2. С. 33 и далее).
Самое важное при этом заключается в том, что этот демонизм может быть скрыт от автора литературного произведения, – он является проводником зла и не подозревает об этом. Эта мысль постоянно подчеркивается оптинскими старцами: литературное творчество является источником как света, так и тьмы, его религиозные ориентиры часто не определены, «движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетного, душевного, а не духовного <…> сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая» [514] .
514
Иосиф (Литовкин), прп. Н. В. Гоголь, И. В. Киреевский, Ф. М. Достоевский, К. Леонтьев перед старцами Оптиной Пустыни // Душеполезное чтение. 1898. Ч. 1. Январь. С. 159.
Эта мысль имеет большое значение по отношению к творчеству Л. Н. Толстого: складывается впечатление, что отдельные отрывки его религиозно-философских трактатов носят характер явной одержимости, чему сам писатель никакого значения не придавал. В то же время, стремясь к простоте, он превращал эту простоту в опрощение, упрощение, дурную прямолинейность, так как только простота одухотворенная, пронизанная Духом Христовым, может стать для человека источником духовной пользы.
Религиозная основа творчества парадоксальна и сложна. Здесь должно присутствовать понимание и мнимой силы и власти греха над душой человека, и реальной силы и власти благодати Христовой. Литературное творчество, которое потенциально способно оказывать сильнейшее эмоциональное влияние на душу человека, вдохновлять его, становится духовно бесплодно, если оно позиционирует себя вне Христа: «И вне христианства ведется борьба с некоторыми страстями; и в гуманизме наблюдается преодоление тех или иных пороков; но поскольку отсутствует видение глубинной сущности греха – гордости, постольку сей злой порыв остается непреодоленным, и трагизм истории не перестает возрастать» [515] .
515
Ильюнина Л. А. Цит. соч. С. 222–223.
Следует подчеркнуть, что проблема борьбы добра и зла, проблема человеческой свободы, столь остро поставленные русской литературой XIX в., а также поиски положительного идеала должны иметь своей почвой отчетливое понимание духовной реальности зла в человеческой природе – ее дефекты не могут быть быстро исправлены благочестивыми призывами и порывами, о чем также пишет архим. Софроний: «То, что монахам давалось десятилетиями плача, люди современные думают получить за короткий промежуток времени, а иногда за несколько часов приятной “богословской” беседы» [516] .
516
Там же. С. 224.
О каком трагизме истории говорит архим. Софроний? Он сам отвечает на этот вопрос: это невозможность, неспособность верить в Воскресение Христово. Эта неспособность – источник великого отчаяния, которое может реализовываться даже в социальных масштабах. И именно это отчаяние, которое невозможно исчерпать никакими моральными силлогизмами, имплицитно присутствует в поздних произведениях Л. Н. Толстого. Насколько в ранних его произведениях силен свет, радость, способность видеть жизнь глазами очень молодых людей, настолько в поздних, особенно в «Воскресении», видно торжество силлогизма на фоне отчаяния: воскресение главного героя романа становится мнимым, искусственным, что очень тонко и убедительно заметил А. П. Чехов [517] .
517
Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из евангелия, – это уж очень по-богословски. Решать все текстом из евангелия – это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из евангелия, а не из Корана? Надо сначала заставить уверовать в евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами (цит. по: Ломунов К. Н. Писатели-современники о последнем романе Л. Н. Толстого («Воскресение» в оценке А. П. Чехова и А. М. Горького) // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991. С. 55).
По всей видимости, впервые вопрос о духовной природе творчества был поставлен в русской культуре в 60-70-е гг. XIX в. в работах А. М. Бухарева (архим. Феодора) и некоторых других авторов, утверждавших, что все вообще творческие порывы человека носят благодатный характер, а всякий талантливый писатель или поэт является продолжателем миссии Христа на земле: «Начиная с конца 1870-х годов идея богодухновенности всякого гениального (или даже просто честного и искреннего) литературного труда буквально носилась в воздухе» [518] . Возникает эффект «магии художества» (в первую очередь литературного и музыкального), которое оказывает чарующее воздействие на душу человека, а так как духовная способность и возможность у человека правильно «расставить знаки» этого воздействия отсутствуют, возникает иллюзия объявить любое такое воздействие имеющим христианское происхождение и благодатным по своим последствиям.
518
Пантин В, диак. Светская литература с позиции духовной критики (современные проблемы) // Христианство и русская литература: Сб. ст. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). СПб., 1999. Сб. 3. С. 45.