Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников
Шрифт:
Следует заметить, что идея «человек Христос» получила на европейской почве характерную социальную окраску. В одном из разговоров с Ф. М. Достоевским В. Г. Белинский признает, что, если бы «в наше время» появился Христос, он непременно бы «примкнул к социалистам и пошел за ними» (ДПСС. Т. 21. С. 11). Здесь также виден опыт «исправления» церковного образа Христа, о котором пишет в «Вехах» С. Н. Булгаков и начало которому в XIX в. в России положил именно В. Г. Белинский: в известном письме Н. В. Гоголю он утверждал, что Христос первый провозгласил людям учение свободы, равенства и братства, т. е. был первым социал-демократом, но при этом не имеет ничего общего с Православной Церковью [527] . Идея «человек Христос» получает «социальную составляющую», точнее, только и исключительно социальную: С. Г. Бочаров указывает, что здесь речь должна идти о «новом христианстве» 1830-1840-х гг., «политическая религия» которого «стала бродилом метаморфоз Христова образа в XIX в., в том числе в России» [528] .
527
См.: Булгаков
528
См.: Бочаров С. Г. Пустынный сеятель и Великий инквизитор // Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: Современное состояние изучения / Под ред. Т. А. Касаткиной. М., 2007. С. 95. Примеч. 11.
Этот тезис проиллюстрирован подробно Д. Метьюэлом. В своей статье он сопоставляет восприятие П. Ж. Прудоном и Л. Н. Толстым образа Христа. Автор показывает, что во многом их позиции совпадают. Оба категорически отрицают божественную природу Христа и Его мессианское достоинство. Для Л. Н. Толстого «богом» стало «разумение жизни». В свою очередь в комментариях к Ин 1. 1; 14. 10 Прудон указывает, что «бог» есть сознание человека. Оба автора в соответствующем социальном ключе трактуют такие важные евангельские понятия, как «Сын Божий» и «Сын человеческий»: Христос – провозвестник божественной рациональной силы, причем акцент, в отличие от Л. Н. Толстого, Прудон делает на справедливости и добрых делах, благотворительности и равенстве. Христос – действительно Мессия, но революционный, его программа подозрительно напоминает программы французских социалистов XIX в.: «Истинное мессианство – это не что иное, как освобождение бедных и братство, возвышенное до уровня обожествления. Это истинно смелая идея, реформаторская и революционная, которая противоречила предрассудкам иудеев, отрицавшая их мессианскую идею, выставлявшая на посмешище букву и элементы их культа; это истинно демократическая и пролетарская идея, в равной степени радикально враждебная как монархии, так и священству. Она является единственным рациональным объяснением миссии плотника и объясняет Его историю и сложившиеся вокруг Него легенды» [529] . Именно отсюда проистекает объединяющая Л. Н. Толстого и Прудона идея о том, что христианство традиционного Евангелия есть на самом деле извращение идей Христа, в создании которого большую роль сыграл апостол Павел. По мнению П. Ж. Прудона, современный человек должен восстановить образ истинного Иисуса, убрав «божественность» и «мессианизм» и восстановив разум и человечность. Правда, есть и разница: Л. Н. Толстой претендовал на то, что открыл новое Евангелие, Прудон же прямо называл свою интерпретацию Евангелия «прудонианой», отчетливо осознавая, что рисует свой собственный портрет и участвует в идейной битве, в которой одержали победу рационалисты XIX в. [530]
529
MatualD. The Gospel according to Tolstoy and the Gospel according to Proudon // Harvard Theological Review. January 1982. 75:1. Р. 123.
530
тории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 1996. С. 401). Конечно, в этом случае речь должна идти также о характерном «секулярном сдвиге».
Указанные особенности трансформации образа Христа в литературе имеют глобальные следствия общебогословского характера. Рождается совершенно своеобразная христианская антропология, определенным образом решающая вопрос о конечном смысле человеческой жизни, о месте человека в мире, фундаментальной проблеме греха и спасения. В контексте важной и актуальной для современного литературоведения темы – изучения феномена праведничества в русской литературе имеет большое значение, как автор литературного произведения воспринимает «первообраз праведника – Богочеловека Иисуса Христа» [531] .
531
Тарасов А. Б. Феномен праведничества в художественной картине мира Л. Н. Толстого. Специальность 10.01.01 – русская литература: Автореферат дис… д. филол. н. М., 2006 // URL:[26.10.09].
С. Мартьянова подчеркивает, что такие квазиантропологические тенденции наметились еще в европейской литературе, в которой «вершиной новоевропейского, секуляризованного понимания личности явилась пора романтизма». Рождается своевольная, самоутверждающаяся индивидуальность, главной характеристикой которой является «самостояние», отрицание правды «на земле и выше», спор с судьбой, своеволие героя в его байронически-индивидуалистическом варианте – духовный авантюризм, стремление к беспочвенным духовным опытам, жизненным импровизациям, испытанию собственных сил, стремление к героизму, а не подвижничеству [532] . Одновременно в романтизме происходит важный параллельный процесс – рождается своеобразный вариант персонализма, т. е. осмысление глобальной проблемы человеческой личности, которая отныне мыслится не только как часть христианского универсума: человеческая индивидуальность становится «ипостасью мира», культурным океаном, сокровищем «культурных смыслов и отношений» и в этом отношении не менее важна, чем мир в целом [533] .
532
См.: Мартьянова С. А. Персонажи русской классики и христианская антропология // Русская литература XIX века и христианство. М., 1997. С. 25, 26–28.
533
Карташова И. В, Семенов Л. Е. Романтизм и христианство // Там же. С. 107–108.
Антропология указанного вида рождает соответствующую агиологию в литературе; с этой темой непосредственно связана проблема поиска морального идеала и положительного героя, именно поэтому вместе с «новой христологией» рождается новая мораль, причем, как было подчеркнуто выше, эта мораль занимает совершенно исключительное место в учении – появляется эффект «панморализма». Кроме того, появляется новая эсхатология, причем, как правило, эсхатологические мотивы в литературных произведениях тесно переплетаются с социальными вопросами.
Как правило, в значительно меньшей степени в построениях такого рода содержится экклесиология, т. е. выражена тема Церкви, которая заменяется расплывчатыми «братствами» и «единствами». Характерное свидетельство в подтверждение этой точки зрения мы находим в другой исторической эпохи, когда к власти пришли уже большевики. В 1922 г. на одном из заседаний толстовского «общества истинной свободы», которым руководил В. Г. Чертков, председательствующему, В. Ф. Булгакову, был задан вопрос, что собой представляет их общество, на что был получен следующий ответ (содержащийся в отчете одного из осведомителей ВЧК): «Толстовское общество состоит из высших культурных лиц, председателем которого состоит сам Толстой, а цель – распространить идею учения Толстого» [534] . Другими словами, сообщество учеников Толстого, к тому времени уже умершего, мыслило себя именно как церковь с «невидимым главой», но не Христом, а Толстым.
534
Шенталинский В. Донос на Сократа // Новый мир. 1996. № 11. С. 180. Интересно, что автор доноса перечисляет имена «апостолов новой церкви»: В. Г. Чертков, Н. Н. Гусев, Ф. А. Страхов, В. Ф. Бирюков и др.
Другие темы, традиционные для богословских текстов (например, триадология – учение о Св. Троице, сакраментология – учение о Таинствах Церкви и т. д.), присутствуют в литературных произведениях рассматриваемой эпохи в гораздо меньшей степени, однако в последнее время и по этим вопросам стали появляться специальные работы на стыке исследовательских областей. Некоторые важнейшие вопросы, которые, впрочем, нельзя назвать чисто богословскими (например, проблема человеческой свободы), также имеют большое значение в этом смысле и традиционны для русской литературы.
Конечно, следует проявлять большую осторожность и понимать, что при сходстве тематики речь должна идти о необходимости разработки специфических исследовательских методов.
Представляется, что рассмотренные выше вопросы, а именно религиозный кризис, поиск ответа на вопрос о месте православия в современной жизни, а также поиск «образа Христа», нашли свою реализацию в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Сопоставление этих двух имен в XX в. стало общим местом, однако следует поставить вопрос, по каким именно методологическим основаниям творчество этих двух писателей рассматривается в рамках данной работы в контексте вопроса о конфликте с Церковью.
Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский: «Христос и истина»
В наиболее полном виде размышления о возможных путях выхода из религиозного кризиса и проблема поиска образа Христа в русской литературе XIX в. присутствуют в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, причем представляется целесообразным рассматривать этот вопрос именно в рамках данной оппозиции.
В науке стандартным стало утверждение, что проблема Личности Христа, Его дела на земле и Его Царства нигде не была поставлена с такой значимой общественной остротой, как в творчестве двух великих русских писателей: с моралистическим пафосом отрицания церковного учения в философском творчестве Л. Н. Толстого, с мистической глубиной утверждения в художественном творчестве Ф. М. Достоевского. Этих двух авторов читала вся мыслящая Россия, их слово имело колоссальную силу, их противостояние в конечном счете определило рождение нового феномена русской культурной жизни – русской религиозной философии. Конечно, речь здесь идет не о реальном жизненном конфликте, а о противостоянии идейном. По степени влияния на развитие русской культуры рядом с этими двумя авторами, по всей видимости, может быть поставлен только В. С. Соловьев.
Тема «Толстой – Достоевский» уже давно привлекает внимание отечественных и западных исследователей, можно сказать, что после выхода в свет книги Д. С. Мережковского «Толстой и Достоевский» (сначала в журнальном варианте в «Мире искусства» в 1900–1902 гг., затем отдельной книгой в двух томах в 1901–1902 гг.) и ее перевода на европейские языки ни один аспект творчества писателей не остался без осмысления.
Нужно отдавать себе отчет в том, что работа в рамках указанной оппозиции содержит в себе большую опасность сделать выводы еще до начала исследования по следующей стандартной схеме: Ф. М. Достоевский – автор, в творчестве которого нашла отражение православная традиция, Л. Н. Толстой – бунтарь, выступивший с ожесточенной критикой Церкви и государства. Таким образом, создается модель, согласно которой Толстой и Достоевский априорно являются противоположностями не только с точки зрения ответов и методов, но и с точки зрения вопросов и мировоззренческих установок.