Русская современная драматургия. Учебное пособие
Шрифт:
«Одна-то насобачилась в своей одинокой жизни, тридцать лет то одна, то ее бьют, то у нее лопаются сосуды» (1, 229).
«Я ему говорю, у меня уже есть жених, пять лет уже жених. А он: а хотите замуж помимо жениха?» (2, 99).
«Мой папа спит и видит, как попасть на Новодевичье. Он у меня, вы знаете, пенсионер республиканского значения. Как они собираются все у одной там старушки, эта старушка тост поднимает и говорит: „Когда мы начинали, мы много мечтали. Теперь наши мечты сбылись. Все мы персональные пенсионеры“…» (2, 128).
Конечно же, главная функция языка драматургического произведения – быть «речевым языком» персонажей (Горький).
Так, самые различные грамматические, стилистические нарушения помогают Л. Петрушевской и словесно, и интонационно воспроизвести сбивчивую скороговорку многочисленных «выясняловок»:
Валя. Ты что, здесь не живешь?
Паша. Временно.
Валя. Временно живешь или временно нет?
Костя. Сегодня здесь и все.
Валя. А вообще где?
Паша. Сейчас нигде пока уже опять (2, 107).
В этой немыслимой с точки зрения грамматики конструкции – все пашино состояние: и неприкаянность, и рассеяние одурманенной алкоголем мысли, полная бесконтрольность над собой и происходящим и не отпускающее беспокойство и напряженность (в больнице умерла мать).
Языковые «сдвиги» разного рода (несовпадение глагольных форм, несовместимость слов и словосочетаний, сближение далеких понятий) порождают неожиданные контаминации, даже «каламбуры»: «Ты и так плохо нормальная…» (I, 232); «У меня зубы отличные, ни разу не болят» (2, 216); «Я валторну зато терпеть ненавидел» (2, 204); «Это не играет никакого веса» (2, 127); «А этот повадился в кулинарию. Быстро туда – через два часа быстро назад» (2, 245); «Вера-то Пантелеймоновна еще живет в Дрезне, в доме инвалидов, царствие ей небесное» (2, 152); «Правда, познакомь! А то у меня Валера вон давно от водки чуть не атрофировался. А на что мне его трофеи!» (2, 178). Или такой диалог из «Лестничной клетки»:
Слава. Не Колю. Колли она любимого потеряла. Собаку. Породу.
Юра. Колю она потеряла. Фотография чья висит?
Слава. Фотопортрет Хемингуэя… (2, 204).
В каждой языковой находке ощущается радость открытия, чувство восторга автора перед неожиданностями разговорной речи: «О наш великий и могучий, правдивый и свободный разговорный, он мелет что попало, но никогда не лжет. И никогда он, этот язык не грязен. Ругается он, вокс попули, жутко, матерно, оптимизма ни на грош, все подвергает сомнению, Себе не верит. Себя не терпит…» (4, 237).
Л. Петрушевская не оставляет без внимания и фонетические особенности речи своих персонажей (в ремарках уточняется постановка ударений, даются специальные замечания по поводу произношения отдельных звуков и слов), это вносит дополнительные штрихи в характеристику героев. В «Трех девушках в голубом» эти ремарки сопровождают речь Валеры, Татьяны и Николая Ивановича: так, Валера говорит «поняла» с ударением на «о» («поняла»), точно так же, как и «наверное» («наверное»): Валера. Вы Ирин муж? («Ирин» он произносит как «Ирын»). Татьяна. Вообще в крыше столько дыр! («Вообще» она произносит как «воще»); «Вообще кошмар, за одну зиму осталось одно решето»; «Сейчас». («Сейчас» она произносит как «щас»); «Так это же с будующего года» (Хихикает. Слово «будующего» Татьяна произносит с ударением на «ю»). Николай Иванович. «Консервы» произносит как «консэрвы»; «консервантов» как «консэрвантов»; он произносит «плэд» и т. д.
В неправильном и неожиданном языке героев штампы газетной речи, бытовые клише, жаргонные словечки, профессиональные термины живут в нерасчленимом единстве, как бы не ведая бывшего «социального происхождения». Именно так сконструированы монологи «старшей научной сестры» Светланы из «Трех девушек в голубом», произносимые очень солидно, как сказано в ремарке.
«Я все выяснила, – говорит она. – Ваш Павлик, оказывается, укусил Максима в плечо! Это же инфицированная рана! Рваная инфекция! Полость рта! Это самое грязное место у человека! Я вашего Павлика доведу вплоть до колонии» (2,157).
Так же «веско» и «значительно» произносит свои сумбурные наставления Валя в «Чинзано»:
Валя. Нет, старик, я тобой недоволен. Недоволен. С тобой происходит, я тебе не говорю, потому что ты и сам мне это неоднократно говорил, что ты падаешь все ниже и ниже.
(Костя обнимает Валю.)
Ну, не ожидал, нет.
(Костя целует Валю.)
Отвал! (2, 108).
Речь характеризует героев, их состояние, поступки, ситуации, в которых они находятся. Речь выражает и социальную принадлежность персонажей, и уровень их общей культуры, род занятий, круг интересов.
Так, например, шофер-пьяница Валера («Три девушки в голубом») изъясняется с помощью стандартного для его среды языкового набора: «Само собой»; «По рупчику»; «Хорошо зашибают»; «…Грудной эликсир. Зачем? Сироп сахарный. Хрен с ним. Так… (нюхает). Дрянь какая-то. Ничем не воняет. Сюрприз моей бабушки. Эх, понеслась! (Выливает из горлышка в рот) (2, 156).
Порой его тянет „пофилософствовать“: „Если бывает двух родов: если не выпить, то прокиснет…“; „Что было, того не вернется. Закон джунглей…“; „Ира, ты гордая, пойми об этом…“; „Жизнь – это схватка над морем…“ и так далее.
Валера – человек никчемный, пьянчужка, и хотя трижды „алиментщик“ – в общении беззлобный. Он смешон, особенно когда „становится в позу“.
А вот языковой портрет другого героя „Трех девушек в голубом“, „русского человека на рандеву“, обладателя „партбилета со взносами“ и „паспорта с разводом“ Николая Ивановича, деятеля из Госплана, остро сатиричен. Полное ничтожество в моральном плане, он преисполнен „титанического самоуважения“. Умственная ограниченность не позволяет ему вырваться из плена канцеляризмов, поучительной, наставительной манеры общения:
„Теща мне буквально выговор устроила, что я вам отдал экземпляр…“; „Алена у меня отдыхает в данный конкретный момент в Коктебеле с матерью…“; „Теща все мне указания спускает“; „Верните „Неделю“ любым путем!..“; „Теперь я вас держу в поле зрения…“; „Я попробую вам к вечеру найти подобную продукцию. Где-то валялся велосипед такой конструкции моей дочуры…“; „Пусть эта бабушка напишет заявление на протягивание нитки водовода вплоть до ее домовладения…“ и т. д.
Иногда Николай Иванович позволяет себе пошутить, как ему кажется, очень удачно и тонко. Еще бы, он создает „неподражаемые каламбуры“: „Моя теша терпимая. Все терпит…“; Она у меня вне подозрений. Ничего не подозревает».