Русский ад. На пути к преисподней
Шрифт:
Водку народ приносил с собой. Если не хватало, тетя Нина, хозяйка, давала в долг, причем по-божески, но – с учетом инфляции.
Перед тем, как войти на фабрику-кухню и подняться (к родным алконавтам) на второй этаж, Егорка долго кружил по улицам, боялся «хвоста».
– На отелю тебе скинемси, – уверял Борис Борисыч, – Москва деньгу любит, факт, так шо скинемси. Но условие: сначала Горбачев должон мне мое отдать – понял? Деньгу мою.
– Так у него, поди, при себе-то не бу, – засомневался Олеша.
В главных вопросах
– Бу не бу – че за чемор?.. – отрезал Борис Борисыч. – Слышь, Алексей, он его стукнет, – Борис Борисыч кивнул на Егорку, – а я ж с кого тогда долг получу? Он мне знашь скока должен?
– Скоко? – заинтересовался Егорка.
– До хера, во скоко!
Первый стакан входил эффектно, как язычок пламени. Чтобы жар в горле не исчезал, нужно быстро принять второй, тогда пожар идет уже по всему телу, а это – утешение!
Борис Борисыч нагнулся к Егорке:
– Горбатый, сука, должен мне тридцать шесть ведер – п-понял? Я нормально считаю, по двадцать пять, не какие-нибудь там… тыры-пыры…
Борис Борисыч медленно, степенно выпил стакан до дна.
– А в ведрах шо ж? – не понял Олеша.
Он пьянел очень быстро и получить настоящий кайф уже не мог – отключался.
– Э-а! – Борис Борисыч попытался было встать, но у него это уже не получилось. – Я как считаю?! Я честно считаю! М-мне чужого… – бля, не в-возьму!
Борис Борисыч сунул руку за ватник и выхватил листочек школьной тетрадки.
– Тут все по справедливости… – смотрите!
Его руки тряслись, в глазах появилась кровь:
– При Леониде Ильиче… бывают, бл, в жизни шутки, сказал петух, слезая с утки… я покупал на зарплату пятьдесят семь водок… – помнишь, «Русская» была… с красной по белому на этикетке… вот! Знача, смотрим: должность мне не прибавили, денег тоже… тады ж па-а-чему, скажи, я ноне с получки могу взять токмо четырнадцать бутылей – а? И все! Точка! Во шо эта сука сделала!
Пятьдесят семь м… м-минус че-ты – тырнадцать… – Борис Борисыч задрожал, – чистый убыток – сорок бутылей с гаком!.. Н-ну не сука, а? Сорок с гаком каждый месяц, – это ж диверсия! Он же… он – терминатор, бл, он враг народа, потому как с-считаем: он в марте явился, восемьдесят пятый, я проверял. Нн-ноне шо? нояб девянос-второй. Знача, кажный год… недостача в семье… п-пятьсот… пятьсот семнадцать пузырей… вот шо эта сука устроила, во как над русским народом, знача, измыватся, да его б… да я…
Борис Борисыч задыхался.
– Скока он при власти был? Шесть лет!.. Выходит… тридцать шесть ведер по двадцать пять литров кажное – море, море ушло… это, бл, не п-преступление?!
Олеша, силившийся хоть что-то понять, вдруг вскрикнул, откинул стул и пошел куда-то (неизвестно куда), задевая столики.
– Налей… – тихо попросил Борис Борисыч. Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, грязные пьяные слова и словечки повисали в воздухе, цепляясь за клубы табачного дыма. Трезвых здесь не было.
– Налей! –
На халяву – и уксус сладкий…
Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.
– Зачем Горбачев нас… так… а, Борисыч? Да и Ельцин, бл!
– Жизни нашей не знают. Потому все.
Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, кинул водку в рот. Не пролилось ни капли – а еще говорят, русские не умеют пить!
– Перестарались они… – подытожил Борис Борисыч. – Ум за разум… короче, памха б его побрала…
Если уж пить, так по-настоящему, чтоб захлебываться: водку вроде как водкой и закусываешь.
Егорка вроде бы о чем-то пьяно думал, но сам не понимал о чем.
– Горбачев-то… прячется поди… – изрыгнул, наконец, Борис Борисыч.
Разговор не получался.
Есть все-таки в водке огромный недостаток: люди от вина пьянеют медленно, красиво, а водка, сволочь, может подвести: подрубает сразу, ударом, под дых.
А когда он получится, этот удар, – ба-альшой вопрос. Глаза Борис Борисыча налились чем-то похожим на кровь, но больше от обиды: русский человек ужасно не любит, если его, не дай бог, считают дураком.
Егорка взял котлеты с пюре, но к котлетам даже не притронулся.
– Прячется, точно… С-сука потому что.
Борис Борисыч отяжелел, голова клонилась к столу, но он упрямо откидывал голову назад, будто боролся со сном.
– Ты… Егорий… м-ме-ня… да? – вдруг крикнул Борис Борисыч.
– Уважаю, – кивнул головой Егорка.
– Тогда… брось это дело, понял? Никто нас не защитит!
– Почему?
– Человека нет… – Борис Борисыч ронял голову на стол.
– А кто же нужон? – удивился Егорка.
– Сталин. Такой, как он… – п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин, но забижал-то тех, кто нужон ему был, а таки, как мы, жили ж как люди!
А сча мы – не люди… Кончились мы… как люди… – понял? Говно мы. Выиграт в Роси-рос-сии… – Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, – выиграет в Рос-сы-и тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия… маткин берег, батькин край… – это шабашка, потому что жопа мы, не народ, любой блудяга к нам с лихом заскочит, бутыль выставит, жополизнется – заколотит, сука, на горбах на наших и – фить! Нету его, отвалил, а сами мы… ничего уже не могем… – не страна мы… шабашка…
Борис Борисыч не справился с головой, и она свалилась на стол.
– Они б-боятся нас… – промычал он, – а нас нет!
Через секунду он уже спал. И это был мертвый сон.
Водка врезала и по Егорке: столовая вдруг свалилась куда-то вбок и плыла, плыла, растекаясь в клубах дыма. Тетя Нина достала допотопный, еще с катушками, магнитофон, и в столовую ворвался старый голос Вадима Козина, магаданские записи:
Магадан, Магадан, чудный город на севере дальнем,
Магадан, Магадан, ты счастье мое – Магадан…