Русский ад. На пути к преисподней
Шрифт:
– Тогда лучше… у меня… – поморщился Ельцин. – А о чем, значит, будет встреча?
– Да обо всем, я ж предлагаю…
– Ладно, уговорились. В пять… Чай мы найдем, не беспокойтесь!
Кортеж машин въехал в Кремль…
Горбачев все-таки встал, зажег свет и спустился вниз, на кухню.
На столе под абажуром стояла большая круглая тарелка с яблоками.
«Антоновские», он их любил.
Горбачев выбрал самое большое, совершенно зеленое, тут же его надкусил и поднялся обратно, на второй этаж, в свою спальню.
Боже, как скрипит эта лестница: дерево рассохлось, дерево стонет как больной!
Его встреча с Ельциным оказалась совершенно бесполезной, но нет худа без добра: были расставлены, наконец, все точки над «i».
…В тот вечер Горбачев заметно нервничал, хотя и вошел с дежурной полуобаятельной улыбкой. Почти заискивал.
– Ну… – помедлил Ельцин, – шта-а?
– Не понял, – сказал Горбачев, усаживаясь в красивое кресло.
– А шта-а ж не ясно? – удивился Ельцин. – Вы вот, понимашь, сидите сейчас у меня… значит у вас – какой-то вопрос…
– Я не на прием пришел, – вздохнул Горбачев.
– Если вы хотите, понимаешь, моей любви – уходите в отставку… и любви… этой… будет столько, что вы задохнетесь, о-б-беш-шаю.
«Задохнетесь от счастья», – хотел сказать Ельцин, но не договорил, полагая, что президентская мысль изложена достаточно ясно.
Интересно все-таки: в отличие от Горбачева, Ельцин никогда не был лидером мирового уровня – никогда. Но Горбачев, тем не менее, был (по самой природе своей) временщик, а Ельцин… был царь.
– Судя по проекту, который официально внесла Россия на Госсовет, ты не согласен на конфедерацию государств…
– Где конфедерация, там и федерация, – отмахнулся Ельцин. – Не пойдет.
– А что, что пойдет? – напрягся Горбачев. – Ради бога, назовем – конфедеративное демократическое государство… – жалко, что ли? В скобках – бывш. СССР. И Президент пусть избирается всем народом, Ельцин – так Ельцин, Горбачев – так Горбачев…
– Президент Ельцин уже, понимашь, Президент, – тяжело сказал Ельцин. – Ему – не надо. Эт-тому… Президенту. А если вы тоже остаетесь, так это уже не власть, а двоепапие… какое-то… – чувствуете разницу?
– Как ты сказал?.. – не расслышал Горбачев.
– А в истории было, – Ельцин опять тяжело вздохнул. – Когда-то… давным-давно Ватикан раскололся, один папа сидел у них в Авиньоне, в летнем дворце, понимашь, другой в Риме. Но он – ненадолго раскалывался. Я имею в виду Ватикан…
Ельцин поднял указательный палец.
Они глядели друг на друга, и каждый думал о том, как это мерзко – глядеть друг на друга.
– Мы как два магнита, Борис… Николаевич, – начал Горбачев. – Других, значит, притягиваем к себе… всю страну пополам разлупили, а соединиться не умеем, отталкивание идет, сплошное отталкивание…
– Не надо переживать, это я… советую… – Ельцин опять поднял указательный палец и закусил нижнюю губу. – Армию – России, КГБ – России, и не будет, значит, как два магнита… У России ж сейчас даже таможни нет!
– Ну тогда, я скажу, у центра ничего не остается…
– А центр будете вы… с Раисой Максимовной, – усмехнулся Ельцин.
Тишина… Такая тишина бывает только в кремлевских кабинетах.
– Я ведь все вижу, – тихо сказал Горбачев. – Президент страны нужен в России только для Запада, я ж не нужен стал в России для России, ситуация неординарная, значит и действовать нужно не рутинным способом, а с учетом уникальности момента. А Западу, – Горбачев встал и прошелся по кабинету, – Западу надо, чтобы политика России была бы предсказуемой. Только Борис Ельцин непредсказуем, у него ж семь пятниц на неделе… то есть итожим: ты управляешь Россией, пожалуйста, я ж не претендую, а у Горбачева пусть будут общие функции… как у английской королевы… Но немного шире: единые Вооруженные силы, МВД, согласованная внешняя политика, единая финансовая система, общий рынок, пограничники и т. д. Это – мне. Все остальное – тебе. И это, сам видишь, нормально, я и не к такому повороту готов, со мной, между прочим, можно и нужно разговаривать – давайте!
«А шта он ходит, – подумал Ельцин, – это ж, все-таки, мой кабинет!»
Горбачев отодвинул штору и посмотрел в окно.
– У меня ж все нормально с головой, – заключил он.
– Сядьте, пожалуйста, – сказал Ельцин. – А то рябит.
Горбачев присел на подоконник.
– Никаких королев, – твердо сказал Ельцин. – Какие еще королевы? Сейчас – общее соглашение, потом – досрочные президентские выборы. Вы нам надоели, Михаил Сергеевич!
Ельцин округлил глаза и опять закусил нижнюю губу.
…Тоска, которая в последние дни все чаще и чаще мучила Горбачева, приходила сразу, внезапно, как приступ. Иногда ему казалось, что Россия – это такая страна, где человек вообще не может быть счастлив (никто и никогда). Есть же на свете несчастливые страны и несчастливые народы! Вон на Кубе: жрать нечего, а люди с утра до ночи поют, пляшут и на барабанах играют – весь народ! Жизни нет, а счастья – хоть отбавляй! Горбачев вдруг понял, что он у Ельцина в плену. «Князь Игорь, бл…» – мелькнула мысль.
– Я знал, Борис, что ты похеришь наши майские соглашения – знал. Ты правильно… тогда… трусил, что твой Коржаков выдаст сам факт тайных переговоров Горбачева и Ельцина, выдаст обязательно, будь спокоен, если не по глупости, так по глубокой пьяни. Но: я дал тебе слово, что твой электорат неприкасаем, что для приличия я выдвигаю Бакатина и Абдулатипова, тогда как ветеранов, коммунистов и шизофреников мы разбавляем Макашовым, Жириновским… Тулеевым, Рыжковым… – но если я, Горбачев, привел тебя во власть, значит, не отнекивайся, надо платить! Сейчас платить, – Горбачев соскочил с подоконника и встал перед Ельциным. – Пришла пора. Думаешь, я не знаю, что Бурбулис перед твоей встречей с Бушем в Норфолке сидел в Штатах целую неделю и уговаривал американцев не мешать развалу Советского Союза?
– Не было этого! – твердо сказал Ельцин.
– Было! – махнул рукой Горбачев. – Ты всегда недооценивал Владимира Крючкова! Он потому и на Форос пошел, что когда Коржаков привозил тебя, пьяного, ко мне на дачу, Бурбулис вовсю шептался с американцами! Крючков решил, это я санкционировал переговоры! А потом начался их торг с тобой, на дерьме-то сметану собрать святое дело… – вот когда, Борис, ты предал Горбачева!
Ельцин молчал. Он действительно ничего не знал о переговорах Бурбулиса.