Русский Бог
Шрифт:
Косой поглядел, дыхнув на Александра махрой и гнилым луком.
– Белёсые, Старшой…
– То-то я и гляжу, что белёсые,- протянул Старшой.- А белёсые глаза у кого бывают, Косой?
– Не знаю, - Косой зашмыгал носом, зачесался.
– Ну! – Старшой вывернул Косому руку.- У кого глаза белёсые?
– У пидарасов…- сказал Косой.
– Правильно. По глазам его белёсым вижу, бродяжка-то пидарас!- сказал Старшой.- Белёсость верный знак.
– Так что ж это, братцы?!- забеспокоился, затравленно озираясь Александр, страх его перед арестантами становился всё более
– А я тебя оп обеим ухам бить стану… по обеим. И справа, и слева торцану! – сказал Старшой.
Окружавшие его арестанты смеялись каждой шутке Старшого, смех их походил на ржание лошадей, смешанное с поросячьим визгом.
– Что же вы, не христиане?!- спрашивал Александр.
– А пидарасы христиане?- ехидствовал Старшой.
– Да не белёсые глаза у него, не бёлёсые, а синие,- вступился за Александра молодой хлипкий арестант.
– Смотри, как бы у тебя самого они белёсыми не оказались! – пригрозил Старшой. – Пидарас бродяжка, Робята! Опускай!
С воплями «Опускай!» арестанты навалились на жалостливо ползавшего на коленях Александра:
– Христом Богом молю! Ни за что ведь! Я же вам ничего не сделал!
– Ещё б ты мне че-нибудь сделал! – сказал Старшой, загибая Александра.
Около параши находилась заблёванная железная перегородка, отделявшая сортир , через неё и перекинули Александра. Четверо держали навытяжку руки, четверо ноги. Развязавший мотню Старшой, пошёл насиловать первым.
– Как назовём-то?
– Светкой. Пётр- Катька, а этот будет Светкой.
– Старшой говорит, глаза у него белёсые. А у кого белёсые – пидарас.
– А у Петра зелёные тогда были…
– Жопа-то мягкая, неработящая…- переговаривались арестанты.
Когда Александра насиловали, он плакал, извивался червяком, причитал:
– Ребята, да что вы нехристи?! Нерусские что ли?!
Ослабнув, он перешёл в истерику и, рыдая, хохоча, дергаясь всем телом, заорал:
– Я же – царь, сукины дети! русский царь! Как стоишь, сволочь! Русский царь я, Александр Павлович Романов!
Александр почувствовал, что его отпустили. Он бессильно свалился на пол.
– Грех, братцы, больного трогать… дурак, он ребята…
– Говорили, крестясь, смотря на него, арестанты
– С головой у него…Дурак!...- подтвердил Старшой.
– Грех, дурака-то…дурак! Дурак!- неслось от арестанта к арестанту.
* * *
Анна Истомина и кордебалет Загородного театра танцевали анданте из балета Люлли «Триумф Любви» Действие происходило в гостиной Трубецких. Здесь на ярко освещённой многочисленными свечами импровизированной площадке и позволили играть артистам. Звучал оркестр из восьми музыкантов. Белой бабочкой летала Истомина, её партнеры – мужчины танцевали в синих с позолотой костюмах. В полутёмном зале расположились зрители – человеку двадцать заговорщиков, те же, что и были прежде, присутствовали и новые лица; в военной форме в свитском.
Когда сцена кончилась, и слуги принесли ещё свечей, чтобы осветить зал, хозяйка дома Екатерина Трубецкая в блестящем вечернем платье, строго подчёркивающем её прямую фигуру, венчавшуюся прической а-ля Бабетта, приподнялась с кресел.
– Господа, вы посмотрели мой маленький сюрприз, который я и загородная группа преподнесли вам, дабы веселой шуткой скрасить чрезмерную серьёзность ваших мужских собраний… Даже мой муж находился в неведении…
Публика зааплодировала…
– Браво, Катишь! – крикнул кто-то.
– прекрасный номер! – подхватил Сергей Трубецкой, наряженный в великолепно сшитый генеральский мундир с наградами за Отечественную войну и заграничный поход 1813 года – Но в следующий раз следует предупреждать о своих инициативах… В балетной труппе есть ряд нежелательных для меня лиц. Будем надеяться, что на этот раз всё обошлось… Ну что, господа, не будем терять времени?!
Офицеры и свитские подтянулись к Трубецкому. Послышался громкий шёпот:
– Пусть Никита муравьёв скажет…
– Наболело.
– С нами совсем не считаются!
– Давай, давай, Никита!
Никита Муравьёв, молодой человек лет тридцати, затянутый в серый фрак, выступил вперёд:
– Сергей Петрович! Группа участников Общества желает сделать заявление.
– Пожалуйста. Я не против, господа… - напряженно отвечал Трубецкой, предчувствую попытку подрыва его власти и авторитета в Тайном обществе.
– Мы, группа участников Северного общества, - торжественно начал Никита Муравьёв, сверяясь с извлечённой из кармана памятной запиской, - выступаем решительными противниками цареубийства. Мы считаем, что цареубийство, пролитие крови, даёт злокозненный образец для убийств ответных, что развяжет братоубийственную войну в России. .. Мы , напротив, уверены в том, что Россия не может быть иначе управляема, как монархом законным и наследственным, мы отвергаем всякую мысль о республиканском образе правления и единственной целью полагаем конституционную монархическую…
Муравьева поддержали. Раздались возгласы:
– Браво, браво, Муравьёв!
– Не бывать республике!
– Не бывать диктатуре!
– Да здравствует конституционная монархия!
– Долой Трубецкого!
– Долой диктатора!
– Второго Бонапарта!
– Второго самодержца!
– Сергея Первого!
– Пусть правят Романовы, но под сенью конституции!
– Кровь проливать не станем!
* * *
– Анька, ну опять ты копаешься! – бросила товарка Анне Истоминой, не успевшей закончит переодевание. Они находились в небольшой комнате дома Трубецких, выделенной артистам вместо гримёрной и костюмерной. – Давай скорее. Все наши уже ушли. Вечно ты последняя!
– Мне что-то нездоровится, - отвечала Анна, снимая пуанты. Она, действительно, была бледна, тяжело дышала.
– Ладно. Мы тебя на выходе ждём… - товарка выбежала из комнаты одна.
– Господа, подождите меня! – закричала она идущим спиной к ней по коридору артистам.