Русский флаг
Шрифт:
– Василий Степанович просит об этом, - добавил Муравьев, словно оправдываясь перед Максутовым.
– Благодарю вас, ваше превосходительство.
– В Петербурге вам предстоит нелегкая миссия, - начал Муравьев.
– Я сделаю все, - с готовностью сказал Максутов.
– Я полюбил Камчатку, как родной дом...
Муравьев остановил его:
– Я не о том, Дмитрий Петрович. В Петербурге ваша семья. Вы понесли тяжелую утрату. ("Отчего я так редко вспоминаю Александра?" - с грустью подумал Дмитрий.) Слабые духом отчаиваются, они ни в чем не находят забвения. Иные ищут утешения в религии. Нам же, друг мой, не должно следовать примеру слабых. Мы помним о России!
Максутов сосредоточился. Но губернатор вдруг перешел на будничный, деловой тон:
– Ваши бумаги готовы. Завтра попрошу вас зайти ко мне для исполнения некоторых формальностей - и с богом в дорогу.
О Камчатке толковали беспрестанно. Только Муравьев, его сестра и красивая Катенька словно забыли о существовании Петропавловска и о том, что привело молодого офицера в Иркутск. Екатерина Николаевна сопровождала мужа в его путешествии на Камчатку пять лет назад, помнила уютную ложбину между Никольской и Петровской горами, малый внутренний рейд, ширь Авачинской губы и не донимала Максутова расспросами.
Муравьев все время, пока удерживал около себя гостя, говорил с ним о Кавказе и Крыме. Клеймил вероломство Австрии, принудившей Россию очистить завоеванные кровью русского солдата дунайские княжества, и тут же уверял, что "в целом свете один только Нессельроде и мог поверить в искренность и дружество австрийского императора".
– После Альмы, - сказал Муравьев, нервно постукивая по паркету носком сапога, - мир решит, что у нас нет больше генералов. Может быть, флотские спасут честь России, я верю в счастливую звезду Севастополя. А как трудно воевать! Перед нами нынче не горцы и не одни фанатики турки, а Европа-с, вооруженная до зубов, армия, ни в чем не испытывающая нужды. Уж поверьте мне, после Синопа Англия потеряла покой, она будет из кожи вон лезть, только бы покончить с русским флотом, пустить его ко дну или на веки веков запереть в Черном море... К ним нынче и американские инженеры прибыли телеграфический кабель от Балаклавы до Варны прокладывать, для связи со столицами, а у нас неразбериха, хаос, пороху нет, угля не хватает и для нескольких пароходов, солдаты гибнут от болезней, напрасно ждут медикаментов. Нет, нет твердой руки... в армии, - добавил он.
В словах Муравьева звучала искренняя горечь, тревога за судьбы России и вместе с тем едва уловимая честолюбивая нотка: "Дали бы мне право командовать, руководить операциями в Крыму, я многое спас бы!.."
Во всех других кружках, закоулках зала и в нескольких прилегавших к нему комнатах то и дело заходил разговор о Камчатке. Максутову надоели однообразные вопросы, праздный по большей части интерес к драматическим событиям в Петропавловске и бесконечные толки о том, каких наград могут быть удостоены камчатские чиновники. Он видел, что интерес к этому событию подогревался его присутствием и уверенностью, что самому губернатору приятно видеть это патриотическое оживление. Не будь здесь Максутова, подай Муравьев малейший знак к тому, чтобы перейти к обычным, каждодневным делам, - и все это разряженное сборище с радостью отдастся своим мелким страстишкам, праздной болтовне, нудному коловороту местной жизни.
– ...мы лишились нескольких храбрых защитников наших, - скорбел протоиерей Прокопий Громов, - и забвенна будь десница наша, если мы не будем всегда возносить молитвенно имена их у жертвенника Христова!
– И добавил будничным тоном: - Но число их весьма невелико, так что порой одна буря на море сопровождается не меньшею потерею...
Максутов не стал больше слушать. Миновав группу чиновников, в центре которой недавний его знакомец - помощник правителя канцелярии самодовольно утверждал, что "безуспешное нападение на нас неприятеля доставило нам величайшую честь перед лицом всей России", - он остановился у портьеры, разделяющей две комнаты... В соседней было оживленно, и уже первые услышанные слова заставили его насторожиться.
– ...Пришед по назначению, я просил командира батареи господина Гезехуса, чтобы прислуга из писарей зарядила орудия через одно ядром и картечью, ядром и картечью...
Голос показался Максутову знакомым. Он заглянул в комнату, - там был Арбузов, окруженный офицерами, молодыми чиновниками, девицами.
– ...Да-с, ядром и картечью, - увлеченно продолжал он.
– Я приказал казакам нарезать шашками травы и прикрыть ею орудия. Посадив бойких писарей за насыпью, я, господа, сам стал на банкет. Вскоре явились два англичанина в красных мундирах с белыми перевязями...
Несколько женских голосов одновременно воскликнули: "Ах!" - не то с ужасом, не то восхищенно.
– ...За ними подошли еще четверо и вздумали прицеливаться по мне, как по единственной живой мишени, - голос Арбузова неестественно возвысился. В простоте сердечной, еще не зная полета штуцерных пуль, я стоял и только грозился им саблей. Неприятели, пошутив со мною и не пробуя стрелять, вздумали возвратиться...
Кровь прилила к голове Максутова, застучало в висках.
"Какая пошлость, какая низость выставлять дело в таком виде ради своего самолюбия!"
– Тогда я, господа, - Арбузов сделал паузу, рассчитывая на наибольший эффект, - дернул за шнурок, сделал выстрел, и неприятель бежал, подхватив убитых на руки.
Некоторое время голос храброго капитана тонул в одобрительном гуле. Арбузов достиг своего: он был снова героем дня, по крайней мере здесь, в комнате, заполненной иркутскими простаками и недорослями. Окрыленный, он продолжал:
– От угощения Завойко я отказался, господа. Я отобедал за общим столом с чиновниками, людьми скромными, умеющими ценить храбрость и воинские заслуги. Не скрою, господа, камчатские чиновники предложили мне выдать за своими подписями свидетельство о том, что спасением порта они обязаны мне, а не генералу Завойко... Сам Петр Илларионович Васильков, тамошний судья, дважды делал мне подобное предложение...
– Неужто вы отказались?
– изумилась одна из слушательниц.
– Да, - решительно ответил Арбузов, - я отклонил от себя эту честь. Видимо, Арбузову показалось обидным так быстро расстаться с лавровой ветвью победителя, и он закончил многозначительно: - Я просил их только подтвердить это под присягой тогда, когда окажется нужным!
Максутов отдернул портьеру и вошел в комнату. Он не находил подходящих слов и неподвижно уставился на Арбузова, но тот ничуть не растерялся. Мартынов, вероятно, знал бы, как поступить! Уж он натворил бы чудес: дал бы пощечину лжецу, дрался бы с ним на дуэли, примерно расправился бы с ним.
– А-а-а! Дмитрий Петрович!
– радушно приветствовал его Арбузов, поднимаясь навстречу.
Взбешенный Максутов резко повернулся и, не ответив на приветствие, направился к выходу.
На лестнице его нагнал помощник правителя канцелярии.
– Дмитрий Петрович?
– окликнул он.
– Так рано?
– Я отвык от балов, - буркнул Максутов, накидывая на плечи шинель, и к тому же устал.
– Жаль, жаль...
Чиновник кокетливо склонил голову.
– Два слова...
– заискивающе сказал он, понизив голос.
– Если вам случится по пути заехать в Ялуторовск, я попросил бы вас передать...