Русский флаг
Шрифт:
– Генерал-губернатор приказал определить вас на квартиру. Угодно в гостиницу-с?
– Благодарю вас, я уже устроился.
– Позвольте полюбопытствовать, - пропищал чиновник.
– Извините... служебные надобности-с, срочный вызов-с...
– Не знаю адреса. На квартире у есаула Мартынова.
– У Мартынова-с?
– У чиновника было такое лицо, будто Максутов назвал ему адрес тюрьмы или притона.
– Да. А что?
– Не приличествует дворянину, - ответил чиновник.
– Господин Мартынов принадлежит к худшему элементу местного общества. Да-с! Вы приезжий! Не хочу скрывать от вас...
– Вот оно что!
– Максутов с растущей неприязнью смотрел
– Я натуралист, господин помощник правителя канцелярии. Интересуюсь всем и ничем не брезгую. Познакомился с вами, поживу у есаула Мартынова, надеюсь, что и лучшему иркутскому обществу буду представлен. И, небрежно поклонившись чиновнику, Максутов позвал Сунцова: - Идем, Никифор. Уже готова теплая изба и угощение.
IV
Внешность Мартынова обманчива. Округлый подбородок с ямкой посредине и карие глаза, насмешливо и бесцеремонно изучающие собеседника, не располагали к нему. Но стоило Мартынову улыбнуться - а улыбался он щедро, с полным радушием и откровенностью, - стоило заговорить, как уже он казался простым, привлекательным человеком, положительным и сердечным. В минуты молчания он напоминал штабного офицера, закаленного в сердечных боях и шутки ради напялившего мундир казачьего есаула - уж не для того ли, чтобы в чужом мундире увезти тайком невесту? Но вскоре под картинной насмешливой внешностью обнаруживался коренной сибиряк, основательный, резковатый, чуждый рисовке. Крепкий, как сибирский дубок, которого и ноябрьские морозы не заставят сбросить листву, он через полчаса после знакомства мял и тормошил Максутова, похлопывал по плечу медвежьей лапой и звал его на "ты".
– Письма Маши не осилил сразу. Успею и ночью прочитать. Тут надолго хватит, - сказал он, хвастливо взвешивая на ладони пакет.
Но в разговоре часто возвращался к Маше, спрашивал о ней, слушал Максутова недоверчиво, настороженно.
– Поверишь, - сказал он вдруг, - я иногда не могу вспомнить ее лицо. Стараюсь, лежу с закрытыми глазами - и ровно ничего. Сначала забылось выражение лица, а потом и черты стерлись.
– А портрета нет?
– спросил Максутов.
Величать Мартынова по имени-отчеству было неудобно, но и короткое "ты" не получалось.
– Не оставила. Считает плохой приметой. С ней трудно.
– Маша - упрямая девушка, - согласился Максутов.
– Небось многим фрегатским вскружила голову?
– И не только фрегатским.
– Максутов вспомнил Зарудного.
– Ну а тебе?
– С наигранной свирепостью Мартынов так схватил его за борта расстегнутого сюртука, что затрещало сукно.
– Я, брат, не умею влюбляться с первого взгляда, - сказал Дмитрий.
– То-то же!
Мартынов отпустил его.
Весь день в доме есаула хлопали двери. Приходили друзья Мартынова познакомиться с Максутовым, услышать подробности из уст участника событий. Входили шумно, как в собственный дом, стряхивали с сапог и шуб снег. А снег падал уже третий день непрестанно, укрывая до окон деревянный домик вблизи рыночной площади.
Предсказания помощника правителя канцелярии не оправдались: к есаулу приходили приятные люди, с которыми Максутов легко знакомился. Если в Иркутске много такой молодежи, а в домах так тепло и уютно, то лучшего города невозможно себе и представить.
После утомительного путешествия по необжитым местам Иркутск, укутанный в мягкий светлый покров, с белыми садами, сизыми дымками, медленно ползущими из труб, и многоголосым пением колоколов, от которого Дмитрий уже отвык, наполнял сердце благодушным покоем. С первыми же морозами туман оседал мохнатым инеем на резных карнизах
К началу ранних осенних сумерек в комнате остались только Николай Дмитриевич Свербеев, муж Зинаиды Трубецкой, чиновник дипломатической службы при Муравьеве, и Вячеслав Якушкин, сын декабриста, жившего в Ялуторовске вместе с Пущиным, Евгением Оболенским, Матвеем Муравьевым-Апостолом и другими.
Свербеев пришел за письмом из Якутска, от преосвященного Иннокентия, но Максутов очень скоро почувствовал, что у осторожного чиновника есть и на него самого какие-то свои виды.
Иннокентий, один из первых миссионеров православной церкви на Алеутских островах и побережье Тихого океана, человек властный, проницательный и умный, в письмах к Свербееву и Муравьеву использовал петропавловские события для доказательства того, что необходимо торопиться с заселением далекого приамурского края. Свербеев даже прочитал вслух одно место из письма Иннокентия:
"Со всею вероятностью можно сказать, что лишь только мы оставим Амур, то или американцы, или англичане немедленно овладеют им и уже не будут так вежливы с соседями нашими: они как раз и самим айгунцам покажут место за горами, а потом, пожалуй, и подалее..."
Свербеев не пил, говорил не спеша, гибкими, плавными фразами. Потом он заторопился. Он еще должен успеть домой к обеду. Обычаи этого дома для него священны. Он так счастлив в семье Трубецких! Трубецкому по-прежнему не дозволено проживать в Иркутске, и он, Свербеев, единственный мужчина в их доме.
– Отчего бы вам по дороге не заехать в Ялуторовск?
– как бы невзначай спросил он Максутова.
Все смотрели на лейтенанта. Ялуторовск? Максутов припомнил: это в Западной Сибири, где-то в стороне от дороги в Петербург. Большой крюк. Почему Ялуторовск?
– Господа, - ответил Максутов уклончиво, - может статься, что донесение в Петербург повезет кто-нибудь другой.
– Об этом мы позаботимся, - уверенно возразил Свербеев.
– Я спрашиваю на тот случай, весьма вероятный, если Николаю Николаевичу угодно будет командировать вас.
– Почему Ялуторовск?
– Вы окажете нам дружескую услугу, господин Максутов. Услугу личного характера.
– Я хотел бы знать, господа...
– В Ялуторовске проживают близкие нам люди. Мой родственник Евгений Оболенский... Там Пущин, там люди, которые вправе прежде двора узнать столь счастливую новость. Порадуйте их, Дмитрий Петрович, в многолетнем сибирском заточении!
– Почту за счастье!
– воскликнул Максутов.
Он забыл об ответственности, которую берет на себя, соглашаясь на такую просьбу.
Уверившись в решимости лейтенанта, Свербеев попрощался. Он напомнил Максутову, что они увидятся вечером у Муравьева.
– Кстати, - сказал Свербеев, уходя, - прискакал милейший Александр Павлович Арбузов. Свиреп. Решителен. Рассказывает чудеса! Он уверяет, что господин Завойко назначил его на бот для перевозки угля паровой шхуне "Восток" с намерением убить храброго капитана газами разлагавшегося от сырости угля.
– Свербеев высоко поднял ровные брови.
– Так сказать, умышленное покушение! Какая ерунда-с!.. Арбузов заартачился, и господин Завойко отправил его из Камчатки, но в пути храброго капитана постигло горькое разочарование: вы, Дмитрий Петрович, опередили его новостью о победе, и этого он никогда не простит вам...