Русский флаг
Шрифт:
Что и говорить, неприятно идти в такой оживленный порт, как Сан-Франциско, с потрепанными судами и поредевшей командой. Каждый опытный моряк в Калифорнии, заметив, что паруса крепятся не сразу, как полагается на военных судах, а поочередно, поймет, что французов основательно поколотили. Этакая диковинка развеселит портовых зевак.
Сослаться разве на цингу?..
Ну кто этому поверит! Может быть, заплаты на бортах и повреждения рангоута тоже следы цинги? Нельзя же и команду долго держать взаперти. А пусти на берег - наговорятся вволю. Назавтра весь мир узнает,
Нет, он поступит иначе. Пусть Никольсон удирает в Ванкувер, он, Феврие Депуант, мужественно перенесет удар судьбы. Прав был Виллье, американский консул на Сандвичевых островах, советуя в случае неуспеха представить дело таким образом, будто в Петропавловске они встретили многократно превосходящие силы. До сих пор мир не знал имен Завойко и Изыльметьева, отныне он узнает их. Депуант сам назовет эти имена, сам превознесет их.
Он станет перед журналистами вот так: в парадном мундире, нога вперед, в позе, передающей мужественную решимость, и скажет: "Господа! Генерал Завойко защищался храбро и со знанием дела!"
На последних словах голос адмирала срывался, а между тем именно это "знание дела" нужно произнести как можно проще, по-солдатски. В этих словах спокойствие, снисхождение к противнику. Затем, после паузы, он обведет многозначительным взглядом портовых чиновников, репортеров и добавит так, словно речь идет о человеке, который еще не раз изумит мир: "Я жалею, что не мог пожать ему руку".
И, наконец, совсем вскользь, небрежно: "Я не ожидал встретить такое сильное сопротивление в таком ничтожном месте!"
На этом фантазия адмирала иссякала.
Стотонная шхуна "Анадырь", захваченная эскадрой при выходе из Петропавловска, вопреки строжайшему запрещению Депуанта, была разграблена и сожжена англичанами. Адмирал потребовал к себе Никольсона.
– Я ничего не мог поделать с моими ребятами, - оправдывался капитан.
– Они бросились на шхуну, как голодные шакалы. Вы должны понять их.
– Я не позволю разбоя и пиратства!
– вскричал адмирал срывающимся голосом.
– Господин адмирал, у ребят остыли души, они должны согреться. Хуже будет, если они начнут бесчинствовать. Не правда ли?
Депуант вспомнил английскую бомбу, разорвавшуюся в толпе французских матросов у Красного Яра, и обмяк.
– Наши взгляды на вещи так различны, - начал он неуверенно, - что мы никак не может понять друг друга.
– Я отлично понимаю вас!
– сказал Никольсон.
– В Кальяо Прайс хотел захватить "Аврору", - жаловался Депуант.
– Напрасно он этого не сделал. Не будь "Авроры", нас встретили бы на Камчатке гораздо любезнее.
После таких разговоров Депуант сердито умолкал и на прощальные слова англичанина отвечал гневным кивком.
Шхуну "Анадырь" взял у берегов Камчатки "Вираго", и Депуант успокаивал себя тем, что англичане предали огню собственный приз. Но когда Никольсон вздумал так же расправиться
Депуант потребовал перевести на французский корабль двух армейских офицеров, плывших на "Ситхе", несколько гражданских чиновников и приказчиков. Пленных разместили в жилой палубе "Форта", вместе с Удалым, Ехлаковым и Зыбиным.
Перед тем как английские суда легли на новый галс, чтобы надолго расстаться с постылым союзником, Депуант в последний раз попытался уговорить Никольсона идти в Сан-Франциско. Англичане - мастера приврать, расписать несуществующие успехи, пусть бы они и выкручивались. Стоит Никольсону улизнуть в порт Викторию, на остров Ванкувер, уж он сумеет замести следы!
– А может быть, все-таки в Сан-Франциско?
– адмирал заглянул в глаза Никольсону.
– Нет.
– В Сан-Франциско рейд достаточно велик для наших кораблей...
– Я должен идти на остров Ванкувер, - упорствовал Никольсон, - меня там ждут депеши.
– Ах, депеши, депеши!
– промолвил грустно Депуант.
– Снова депеши... Мой друг Прайс однажды уже ждал депеш...
Никольсон молчал.
– Значит, порт Виктория?
– Виктория.
– Я думаю, сэр, - голос адмирала прозвучал вызывающе, - что вам в нынешнем бедственном положении не следует идти в порт с таким символическим именем - Виктория!
– И он повторил с горечью: - Виктория! Прощайте.
Простившись с адмиралом, Никольсон принялся за Барриджа. Простодушный служака впал в черную меланхолию после событий на Никольской горе и мог, чего доброго, наговорить глупостей. Барриджу ничего не стоит выболтать правду. Он уже попытался сделать это в рапорте о действиях десанта. Послать такой рапорт в Лондон - самоубийство. Лучше самому срезать погоны и бежать в Америку на поиски золота и счастья, чем возвращаться в Англию с таким донесением!
Никольсон протянул Барриджу рапорт и спросил зло:
– Вы пошутили надо мной?
Барридж повертел бумагу в руках и сказал:
– Скорей русские посмеялись над нами, сэр!
– Не знаю, что вы думаете о русских, Барридж. Теперь это не так важно. Я хочу жить!
– Ну и живите на здоровье!
– огрызнулся Барридж.
– Мне не дадут жить, если вы будете писать плаксивые бумажки вместо боевых рапортов!
– Потише!
– прохрипел Барридж, в котором мгновенно всколыхнулась ненависть к Никольсону.
– Нет, уж лучше пошумим, - сказал Никольсон.
– Лучше зарычим и вцепимся друг другу в глотку, пока никто не видит нас, чем посылать подобные донесения лордам адмиралтейства. Не перебивайте меня!
– закричал он на Барриджа, открывшего было рот.
– Вы хотите, чтобы имя ваше было предано позору, брошено, как вонючие потроха, газетным шавкам? Хотите поругания и нищеты?