Русский флаг
Шрифт:
В девятом часу у дома остановилась собачья упряжка. В сенях раздался густой, низкий бас, а когда хозяйка открыла дверь из сеней, чтобы крикнуть мистера Бордмана, Мартынов заметил мелькнувшее в глубине косматое лицо.
Вскоре Бордман возвратился. Каюр криком и ударами шеста поднял лежавших за окном собак. По тому, как удалялся голос каюра, можно было заключить, что нарты быстро уносились прочь.
Бордман посмотрел на Мартынова ясным, открытым взглядом лучистых глаз и сказал:
– Если бы господин Мартынов задержался в Гижигинске еще на день, он мог бы иметь хорошую компанию...
Он протянул Мартынову серебряную табакерку. Есаул набил трубку светло-коричневым душистым табаком и сказал:
– Не думаю, чтобы кому-нибудь была по душе моя дорожная метода.
– Ошибаетесь!
– возразил Чэзз.
– Ничего так не люблю в жизни, как быструю езду...
– Хотя мистеру Чэззу была бы полезнее ходьба, - пошутил Бордман.
Есаул повернулся к Чэззу:
– Вы возвращаетесь в Петропавловск?
– Послезавтра в дорогу, - ответил тот.
– В таком случае я поеду один. Завтра утром.
– Сомневаюсь, - заметил Бордман сочувственно.
– У нас не так просто раздобыть хороших собак и проводников.
– Он перешел на шепот: - Исправник здесь, знаете...
– Купец покосился на дверь.
– Я вытрясу из него душу!
– резко сказал Мартынов.
– А если не поможет, - он упрямо посмотрел в глазки Чэзза, - если не поможет, уеду завтра на ваших собаках... Дело не терпит.
– Мои собаки?
– засмеялся Чэзз.
– Они еще щенки. Правда, мистер Бордман, глупые щенки? Раньше послезавтрашнего дня им не подрасти.
– Ничего, я знаю секрет, они у меня в полчаса подрастут.
Мартынов говорил нарочито грубо. Но Бордман ласкал его все тем же кротким, примиряющим взглядом.
– Жаль, - меланхолически сказал Бордман.
– Мой приказчик, очень опытный и хорошо знающий местность, только сегодня уехал в Тигиль...
"Уж не сейчас ли он ускакал?" - подумал Мартынов, вспомнив возню в сенях, отсутствие Бордмана и вой собак под окном.
– У него прекрасная упряжка. Одиннадцать собак. Между прочим, он поедет в Петропавловск, если в Тигиле не удастся покончить дело миром. Бордман говорил все это Мартынову, но глаза его лениво следили за хозяйкой. Орудуя у стола, она бросала короткие взгляды на молодцеватого есаула.
– Осенью моего человека обобрали, отняли мехов на тысячу долларов. Казаки. Сказали - конфискация. Тигильский купец Брагин подпоил двух казаков и пообещал хорошо заплатить. Потом, дурак, обманул их, они и выдали.
Тощий, глазастый Бордман, напоминавший стрекозу в своих узких пестрых панталонах, усердно подливал Мартынову вино. Есаул оглушительно смеялся, заставляя вздрагивать дремавшего в единственном кресле исправника, называл купцов на "ты", величая их жуликами и хапугами. Американцы ушли, подхватив под руки окончательно захмелевшего исправника и водворив его в соседней комнате.
Сон долго не шел к Мартынову. Хмель, как и всегда, не держался в голове: стоило ему прилечь, закурить трубку и сосредоточиться - и к нему возвращалась полная ясность сознания. На полу, у печки, тяжело дышал Степан. Мартынов, лежа на свежей постели, впервые в жизни с такой остротой и удовольствием ощущал силу своего молодого, мускулистого тела, которое не смогли победить минувшие два месяца. "Живуч как собака, - подумал он. Нет, пожалуй, покрепче буду. Собаки падали в пути, обезноживали, а я жив-здоров". Он сильно нажал правый бок. Боль едва чувствовалась. "Из казаков один Степан достиг Гижигинска. Степан жилистый. Но и Степан послабее меня: вторые сутки в Гижигинске, а никак не выйдет из сонного оцепенения. Придется его здесь оставить..."
Впервые Петропавловск рисовался Мартынову близким, лежащим почти рядом, за тундрой и небольшим горным хребтом. Он почти достиг Камчатки, а уж там сумеет добраться и до порта, где живет Маша Лыткина.
Маша! Пока он мчался по Лене, торопился, выбиваясь из сил, к морю, он старался не думать о ней. Мысль о Маше будила приятное, но тревожное чувство. Оно словно мешало ясно представить себе, какой будет их встреча. Стоило ему вспомнить девушку, представить себя с ней - и все вокруг становилось зыбким, все плыло, мешалось, совсем как в те минуты, когда Мартынову случалось, лежа на берегу Ангары, смотреть на июльское солнце сквозь сетку ресниц, ощущая на лице поток тепла и погружаясь в короткую радужную дремоту. Сегодня впервые Маша долго стояла перед его взором, обрадованная, взволнованная. Он не слышал ее слов, но чувствовал, что она, как и в прежние годы, требует от него ответа на самые главные, самые трудные вопросы жизни...
Тихо заскрипела дверь. Кто-то прошуршал босыми ногами по комнате, приближаясь к Мартынову. Он повернулся на бок и приподнялся на локте.
Шепот хозяйки дома предупредил окрик Мартынова.
– Куришь?.. Думаешь...
– сказала она неопределенно.
– А, хозяюшка!
– Мартынов опустился на подушку.
– Куришь все, - тупо повторила женщина.
– Ничего, избы не сожгу.
Женщина присела на край кровати.
– Жги, - сказала она со странной покорностью.
– Избы не жалко.
– Ишь, отчаянная... Мужа побоялась бы...
Она ничего не ответила. Мартынову почудился короткий вздох.
– Ждал меня?
– Нет.
Женщина пошарила в темноте рукой. Положила ему на грудь влажную, неспокойную ладонь.
Мартынов отвел руку и сказал строго:
– Не ценишь ты себя, баба... Эх!
– Чего мне цениться-то?
– громко ответила она, не смущаясь присутствия мужа за стеной.
– Видать, мне мужем такая цена назначена.
– Неладно живете, - заключил Мартынов.
Степан заворочался во сне. Женщина склонилась к Мартынову и прошептала с неожиданной ненавистью:
– Мучаюсь. Сам-то у меня гнилой, удавить бы его, да некому.
Мартынов сел на кровати.
– Ты не бойся, я чистая...
– Она схватила его за плечи.
– Как увидала тебя, сердце зашлось... Сына мне такого, век господа благодарила бы... Не дает господь детей!
– простонала она.
Мартынов услыхал тихие рыдания. Неожиданно, против собственного ожидания, он привлек ее и прижал к себе вздрагивающее тело.
– Сиди тихо, - сказал он, - не балуй.
Она продолжала всхлипывать.
– Ты и слова человечьего-то в жизни не слыхала.
– Нешто услышишь его здеся-ка...
– А детей хочешь? Чему ты научишь их? Или американу отдашь в науку сына?
Женщина резко отпрянула.
– Своего ума хватит. Подойти никому не дала бы... Слышь, что я тебе скажу!
– Она заговорила быстро, в самое ухо Мартынова: - Ты американу не верь и мужику моему не верь. Крутят они им, как хотят, так и крутят... Намедни они все шептались, каторжника одного вперед погнали, душегубца...