Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова
Шрифт:
Она вежливо удалилась в кухню, загремела там посудой, и Дмитрий Емельянович наконец позволил себе признать, что и у Бушевалова жена тоже не дурна собой, а главное — несравнимо приветливее, чем у Подопригоры.
— Ну, — выдохнул с облегчением Бушевалов, — а у нас же с собой кое-что имеется, ставьте-ка на стол, покуда жена завтрак сготовит.
От этого облегчения он как-то вмиг заметно окосел, чуть не свалился с табуретки, когда доставал из пакета водку и помидоры. Тотчас из кухни прозвучал весьма неприветливый клич:
— Серьгей! А ну-ка
— Я счас, — подмигнул товарищам Бушевалов и отправился к жене. Дверь он за собой прикрыл, но она предательски приоткрылась, и можно было расслышать следующий диалог:
— Бачишь топорюку? Шарахнуть тебя ею по башке? Я ж всю-ю ночку не спала! И ладно бы один принасекомился, а то еще всех пластунов с собою прикомандировал! Бесстыжая морда!
— Да ты послушай, Лидунчик…
— И слушать не хочу!
— Да ты пойми, к нам гость из Москвы приехал…
— Этот сморглявый, что ли?
— Ничего он не сморглявый, он знаешь кто такой? Он потомок самого атамана Прибамбаса, который при Пла…
— Оттого вы, стало дело, и наприбамбасились. Лишь бы повод был напиться!
— …при Платове знаменитый был. Он и фамилию его носит — Прибамбасов. Человек…
— Хватит мне мозги накручивать!
— Да человек только что из чеченского плена…
— А вонь от тебя!
— Человеку ласка нужна. Мы его вчера в казаки принимали.
— Да ты уже на ногах не стоишь, язык заплетается! Только что говорил, что он атаман, а сейчас иное брешешь, что и не казак вовсе.
— Да казак он. Раньше, которых в выкруты не брали, тех брали в прибамбасы…
— Всё! Пошел-ка в чулан спать! Пошел! Да по-ш-ш-шел же! Я с ними сама справлюсь, с Магометами твоими. Да иди, иди!
Наступила зловещая тишина. Оставшиеся за столом делали вид, будто ничего не слышали. Дмитрий Емельянович не утерпел, встал и подошел к зеркалу. С отражения на него глянуло родное лицо, слегка помятое, да, но никак не сморглявое. Обидно!
Тут и сама обидчица появилась.
— Извиняйте, дорогие гости, что у нас закуска нехитрая, — сказала она, ставя на стол тарелку с вареными яйцами и кувшин с молоком. — А что же вы не выпиваете? Да, а Сергей просил прошения, его сморило, он, как в чулан вошел, там брякнулся на канапо и отрубился. Да вы ничего, будьте как дома. Коль, Вов… вас, простите, не знаю, муж сказал, вы атаманского звания. Правда ли, что в плену побывали?
— Мы, Лид, пойдем, пожалуй что, — стал подниматься Бесповоротный.
— Почему? — вскинула брови хозяйка.
— Да мы, собственно, хотели только Сергея домой привести, — сообразительно добавил Зайцев, тоже поднимаясь.
От дома Бушевалова оставшиеся трое казаков шли медленно и понуро. Песни умерли. Всюду вставал и разгорался новый день, обещавший быть солнечным и жарким, на улицах казачьей станицы появились первые прохожие, а у Бесповоротного, Зайцева и Выкрутасова уже как будто полдня прошло.
— Чего носы повесили? — сказал Бесповоротный. — Петров видак и бушеваловский кинжал уже наши. А теперь посмотрите,
— Спит еще твой Верунчик, — сказал Зайцев, — а проснется — не очень-то ей до гостей будет.
— Нет, Заяц, ты моего Верунчика не знаешь. К тому же не забывайте, что я казак, — бодрился Бесповоротный.
— А Петро с Серегой — разве не казаки? — спросил Выкрутасов удивленно.
— Да какие же это казаки, если так бабам поддаются! — хохотнул Бесповоротный. — Ну, господа станичники, вот и мой дворец. Ты, Заяц, когда у меня в последний раз был?
— Дак зимой еще, на твой день рождения.
— Зимой! А сегодня уже второе июля, разгар лета. Живем неподалеку, а раз в полгода друг к другу в гости ходим, совсем как городские стали, раздери нас пополам!
Они вошли в подъезд большого пятиэтажного дома городского типа, окруженного огородами и гаражами. В руке у Выкрутасова по-прежнему был котелок с оплёсками вчерашней ухи, Зайцев нес его чемодан, а Бесповоротный сумку с водкой и закусью. Поднимаясь по лестнице на самый верхний этаж, Бесповоротный пытался воскресить умершие песни, нарочито громко топая:
По горам Карпатским метелица вьется,
Сильные морозы зимою трещат.
Проклятый германец на нас наступает,
На нашу державу, на крест золотой.
Заиграли трубы, бьют барабаны,
Отворились двери, вышел басурман.
Закипела битва, битва беспощадна.
Полилась рекою горячая кровь…
Никто ему не подпевал, оставшиеся двое в молчании ожидали кровопролития.
— Эх, ключ забыл! — покряхтел Бесповоротный и стал долго звонить в звонок. — Спит, спит Верунька, — ласково бормотал он.
И вот — не играли трубы, не били барабаны — но двери отворились и вышла Верунька. Из всех жен она была, пожалуй, самая красивая, настоящая чернобровая, статная казачка. Но и самая злая. Не говоря ни слова, она влепила мужу столь звонкую пощечину, что хлесткий плюск ее стаей ласточек долетел до нижнего этажа, вылетел из дома и устремился к реке.
— Ты, Вера, видать, забыла, что я казак! — воскликнул Бесповоротный.
— А ты, видать, забыл, что я казачка! — не дрогнув в беспощадной битве, крикнула Вера, схватила мужа за воротник рубашки и втащила его в квартиру. Впрочем, остатки вежливости у нее еще теплились, она коротко поклонилась Зайцеву и Выкрутасову:
— Уж простите!
Дверь захлопнулась. Зайцев и Выкрутасов остались вдвоем, понуро развернулись и зашагали вниз. Сумка с водкой и закуской осталась в руках у Бесповоротного, а стало быть, была утрачена.
— Ко мне уж не пойдем, — вздохнул Зайцев. — Там картина будет идентифитичная.