Рузвельт
Шрифт:
— Хайд, — прошептала я.
— Что?
— Волчанка.
Немного присмирев, друг уселся посреди кровати и пустым взглядом уставился в больничную койку напротив.
А затем заплакал.
Крупные капельки слез текли по его щекам. Он таял, как ледник в самом эпицентре глобального потепления.
Я гладила его по макушке, по худым плечам. Кара пристроилась рядом, пуская слезы в унисон вместе с ним.
Хотела бы я коптеть в том же горе, что и они. Разорвать сердце в клочья и ждать, чтобы кто-то собрал его обратно. Но это обычно всегда я.
Я крепко держала Хайда, пока он весь трясся и отрывисто всхлипывал мне в плечо. Артур, стоя рядом, смотрел на нас с такой жалостью, что у меня сжимались внутренности. Горькая слезинка вырвалась из моего глаза, и я быстрым движением руки рьяно смахнула ее с лица, злясь на себя за слабость.
— Пятое июля, три часа, сорок девять минут, — глухо просопел Хайд. — Мои первые гейские слезы.
Друг оторвал красное, заплаканное лицо от моего плеча, и я ладонями вытерла с его щек мокрые дорожки слез.
— Все хорошо, — улыбнулась я.
— Я уродливо плачу? — понуро спросил он.
— Нет. Очень красиво. Как Шарлиз Терон в «Хэнкоке». Выглядит благородно.
— Тэдди, — Хайд горько посмеялся, укладываясь обратно на подушки. — Ты бы не смогла правдоподобно соврать, даже если бы от этого зависела чья-то жизнь.
Когда Хайд уснул, мы с Карой осталась дежурить около его кровати, а Артур зачем-то вышел с медсестрой в коридор и вернулся только через полчаса.
— Я вызвал такси, — сказал он, и я молча спустилась с ним вниз, чтобы проводить до машины.
Большую часть времени я смотрела себе под ноги, разглядывая испачкавшиеся в лужах подошвы «конверсов», а периферийным зрением все равно ощущала, как Артур буравит меня взглядом.
Он смотрел на меня, пока мы миновали лестничные пролеты. Смотрел, пока под покровом ночи обходили скверно постриженный газон больничного дворика. У меня было ощущение, что я как в «Жизни Пи» застряла в шлюпке посреди океана с бенгальским тигром и каждую секунду рискую стать его ужином.
— Не молчи, Тэдди. — вздохнул он. — Ради всего святого, только не молчи.
Пока он устало массировал пальцами переносицу, я заметила его стертые вкровь об лицо Патрика костяшки.
Поместив его пораненную руку между своих ладоней, я легко прошлась по травмированной коже.
— Прости меня, — сказала я.
— За что? — нахмурился он.
Дождь уже закончится, а я все равно словно до сих пор находилась в самом эпицентре шторма. Земля уходила из-под ног, и глаза Артура напротив сигналили о приближающемся бедствии.
За что?
Он правда спрашивает меня, за что? Насколько слепым нужно быть, чтобы не увидеть, как изорвалось то тряпочное полотно, за которым я скрывала все грязные, замусоренные подворотни своей жизни?
Когда у тротуара остановилось такси, я выпустила его руку из своей.
— Думаю, тебе пора.
— Такси не для меня. — сообщил Артур.
— Зачем
— Я вызвал его для тебя.
Он открыл пассажирскую дверь сиденья, намекая мне сесть в машину.
— Черта с два, — заупрямилась я, сложив руки на груди. — Я не могу уехать.
— Но ты должна.
— И почему это?
— Тебе здесь не место.
— Нет, это тебездесь не место! — выкрикнула я. — Во всех этих драках, больницах, дурацких вечеринках. И уж тем более в моей жизни! Мы живем в параллельных вселенных, Артур! Если уж кто-то и должен уехать, так это ты. Потому что ты единственный, кто никогда не должен был быть здесь.
— И что именно натолкнуло тебя на такую мысль? — Артур нагнулся ко мне, все еще сжимая открытую нараспашку дверцу такси, водитель которого тихо сидел на своем месте, не вмешиваясь в наш спор.
— Ты не создан для этого всего, неужели ты сам не видишь, какие мы разные?
— Ни за какие коврижки не поверю, что это единственная причина, по которой ты вдруг решила избавиться от меня. — глаза Артура горели яростным огнем.
— «Ни за какие коврижки»?! — усмехнулась я. — Да что с тобой? Говоришь не как джентльмен, а как карманник из гетто. Где твои книжки, Даунтаун? Где твои хрустящие рубашки? — я потянула за выпущенный подол его футболки. — Ты весь пропитался этим местом, всем Мидтауном, Картерами. Мной! Я не хочу, чтобы ты превратился в одного из тех уличных мальчишек без будущего. Не хочу уничтожить и тебя.
— А ты разве не видишь, что тоже меняешься? Ты что, совсем ничего не замечаешь? Что больше не вешаешь нос и не протягиваешь междометия через каждое слово? Читаешь теперь Ричарда Хукера! Где твои дурацкие носки? Где твои ток-шоу про татуированных фриков и барахольщиков?
— Прекрати! — не выдержала я.
— Так вот, в чем причина? Моя голубая кровь, которую ты себе придумала? Тридцать восемь гувернанток и слуг, которые, по-твоему, меня вырастили? Или, может, чаепитие у королевы, на которое я опоздаю, если сейчас же не прыгну в эту машину? Мои проблемы кажутся тебе настолько поверхностными?
— Нет! — я покачала головой. — Но твои проблемы — это не то же самое, что моипроблемы.
— Не смей. — он предупредительно наставил на меня палец. — Не говори мне, что я чего-то в своей жизни не выстрадал, чтобы быть здесь с тобой, потому что я страдал. Я страдал, Тэдди, и я мучился. Какая разница, где это произошло? В замусоренных подворотнях Мидтауна или в фешенебельной квартире в Лондоне?! Боль, это все еще боль! И ее сила растет не в зависимости от географических координат. И я наивно полагал, что тебе это известно лучше всех. Хотел бы я быть тем, кого ты во мне видишь. Маменькиным сынком с трастовым фондом, чья медицинская страховка может вытащить даже из могилы. Но я не такой. Никогда не был и не буду, а ты как будто бы и не хочешь всего этого замечать.