Рядовой свидетель эпохи.
Шрифт:
Первый случай произошел в Прибалтике, еще до вступления бригады в бои, когда наша танковая рота только что прибыла на фронт. Был я свидетелем и еще одного случая с разрывом пушки. Случилось это в тот момент, когда после недельного стояния под Дойчендорфом, так и не поддавшемуся нам после двух танковых атак и одной пехотной, о чем я уже подробно писал. Как только экипажи танков получили команду покинуть исходную позицию, выйти на опушку леса и встать в походную колонну, все кроме механиков-водителей вылезли из танков, чтобы поразмяться, пообщаться друг с другом. Тут и возник в одной из собравшихся компаний спор между заряжающим и стреляющим одного из экипажей. Кто-то из них еще днем заметил на стволе пушки небольшую вмятину, видимо, от осколка близко разорвавшегося снаряда и стал утверждать, что стрелять из пушки нельзя, ствол разорвет. Его
В споре начали участвовать и сержанты и офицеры — командиры танков. Дело дошло до комбата. Тот отдал такое распоряжение: танк отвести в сторону, в танке быть только стреляющему, вывинтить из фугасно-осколочного снаряда взрыватель и произвести выстрел в сторону противника. Да не забыть посмотреть, нормальный ли будет откат орудийного ствола.
У ствола пушки со стороны заряжающего имелся специальный шпенек, он входил в прорезь рейки индикатора отката, которая была приварена к люльке пушки, и при откате ствол отодвигал ползунок на величину отката ствола. Одной из строгих обязанностей заряжающего было следить за откатом ствола пушки и громко докладывать и командиру орудия и командиру танка о том, что «откат нормальный» или «откат увеличенный», если таковой обнаруживался.
У меня за всё время боев и вообще за время стрельбы из пушки откат был в норме и я всегда докладывал — «откат нормальный». Как только танк отъехал в сторону, все находящиеся и на земле, и высунувшиеся из люков, устремили пристальные взгляды на ствол пушки, потому как многие уже заключили пари в споре — разорвет или не разорвет ствол. Я в тот момент стоял на башне танка, вяло отбивая чечетку. Раздался выстрел... и три огромных куска ствола пролетели над танками, едва не посшибав стоящих на башнях, они посыпались с башен, как горох. Все замерли, переживая за стрелявшего: жив ли? В это время люк башни приподнимается, оттуда высовывается человек и громко докладывает: «откат нормальный!» Весь народ дружно грохнул смехом, многократно повторившимся. После напряженной недели торчания (и днем и ночью) в танках, на холоде (было начало февраля) невдалеке от противника, с открытым правым флангом, это был первый от души смех расслабления, который, я думаю, услышали и немцы.
И еще раз пришлось мне близко иметь дело с танком, у которого была разорвана пушка. Буквально на третий день после того, как мы снова погорели в танке на окраине немецкого местечка Ляук, меня с кем- то, находившимся со мной рядом у штаба танкового батальона, срочно посадили в подъехавший танк с разорванной букетом пушкой. Задание: самым срочным образом лететь к такому-то месту. Там остатки нашего батальона ведут очень тяжелый бой и надо поддержать атакующие танки хотя бы пулеметным огнем, увеличив на одну единицу количество атакующих танков, в качестве давления на психику врага. Все остальное в танке было исправным. Спешим туда, куда нам указали по крупномасштабной карте. Кругом снует народ, автомашины, и не чувствуется, что совсем рядом где-то идет тяжелый бой. Смеются над нашим танком — уродом. Но в бою на нем нам так и не пришлось побывать. Немцы начали отступать, преследовать их без разведки наши не стали.
Со своими воспоминаниями об острых ситуациях я зашел, кажется, опять слишком далеко. Хотел рассказать лишь об эпизоде под Фалькенбургом, а воспоминания к случаю все лезут и лезут в голову, никуда от них не денешься, да в них немало и тех деталей, без которых армейская повседневность будет неполной.
Иногда с поверкой к нам заглядывал сам командующий нашей ме- хармией генерал армии П.И. Батов, временами — и сам маршал К.К. Рокоссовский. Тогда, как правило, объявлялась тревога со снятием боевых машин с консервации. На это отводился срок что-то чуть больше часа. Наш экипаж, помнится, успевал подготовить танк к выезду за 45 минут. Основная сложность была в том, что надо было принести из аккумуляторной станции 4 своих аккумулятора и залить в двигатель ведрами 90 литров слитого и находящегося в водомаслогрейке моторного масла. Каждый танковый аккумулятор весил около 60 кг., а расстояние до аккумуляторной — метров 120, столько же и до водомаслогрейки. Тут важно было то, чтобы каждый член экипажа четко знал, что и в какой последовательности он должен делать по тревоге. Обычно каждый аккумулятор несли вдвоем, то есть 4 человека из экипажа могли одновременно принести лишь 2 аккумулятора,
К слову, именно от него я услышал о том, что в мае 1941 года их танковый батальон был переброшен из Забайкалья в самом срочном темпе на западную границу, замаскировав танки под комбайны. Услышал о таком впервые. До того момента я, как почти и весь советский народ, абсолютно верил в то, что немцы напали на нас совершенно внезапно. С того момента я и стал искать самостоятельно истину о 1941 годе и о войне вообще.
Так вот, по тревоге мы действовали так. В первую очередь несли двое два аккумулятора, один бежал с ведром за маслом, четвертый снимал моторную перегородку, чтобы освободить место для постановки аккумуляторов. Приняв первую пару аккумуляторов и поставив их на место, он оставался их соединять. Соединение аккумуляторов было довольно сложное, параллельно-последовательное, запутаться было легко, требовалось время, чтобы многократно проверить и правильность соединения проводов и надежность затягивания клемм. В это время ведро теплого масла было уже залито, два других аккумулятора прибыли и поданы их установщику, освободившиеся двое скатывали брезент, четвертый опять бежал за маслом. Через две минуты танк можно было уже заводить и на малых оборотах доливать остальное масло. К сожалению, тревоги на этом, как правило, и заканчивались. Выезды на боевых машинах на полигоны, на стрельбы, когда экипаж чувствует себя на своем месте, стали в то время редкими. На весь год выделялось на вождение боевых машин всего 30 часов.
А остальное служебное время — внутренние наряды, караулы через день. Если не найти себе более интересное занятие — скука неимоверная. Не случайно во многих воинских частях при такой службе поиски развлечений часто заканчивались каким-нибудь ЧП. Приказы о суровых наказах провинившихся все чаще и чаще зачитывались на вечерних поверках. Офицерскому составу вскоре разрешили выписывать к месту службы своих жен, и они занялись подготовкой к этому своих временных жилищ. Мы своим экипажем избежали скуки и убереглись от ЧП тем, что приспособились к охоте в безлюдных тогда лесах на диких коз, кабанов и оленей.
Еще в декабре 1944 года, когда бригада перед зимним наступлением в Восточной Пруссии была переброшена в леса за Белостоком, я приспособился охотиться на коз с автоматом ППШ. Здесь же, в лесоозерном крае под Штеттином, возможности для охоты многократно увеличились. Оружие, патроны, гранаты валялись несобранные или плохо собранные. Немецкие винтовки и патроны к ним мы подсобрали и припрятали на «черный» день, сознавая, что рано или поздно со своим оружием охоту придется прекратить. Повесили несколько немецких винтовок в лесу, стволами вниз, запаслись патронами, припрятали гранаты, запалы к ним, фауст-патроны.
На охоту выбирались также часто, как ходили в караулы. Начальники караулов, все — свои ребята, все знали, на какие посты нас ставить и разрешали самим договариваться с сослуживцами о сменах пребывания на посту. Выбирали обычно четырехчасовую смену вечером и такую же рано утром. И после неё — сразу в лес. К вечеру несем дикую козу, чистим оружие, сдаем его и все в ажуре, все довольны. Иногда, когда не были связаны караульной службой, ночевали в лесу у костра. Иногда вместе с офицерами уходили на ночь караулить кабанов у картофельных полей, засаженных еще в конце весны, видимо, нашими хозяйственниками.
Опыта охоты на кабанов тогда ни у кого из нас не было. На Ярославщине, где прошло почти все мое детство и юность до войны, кабаны не водились совсем, поэтому коллективные наши выходы за кабанами здесь, в Германии, были, как правило, безрезультатными. Не знали, что кабанов надо караулить тогда, когда они перед сумерками выходят на поля, голодные и не очень осторожные. Хороший опыт кабаньей охоты я приобрел много — много лет спустя в конце 1960-х, в 1970-х годах, когда кабаны расплодились в наших лесах. Зато тогда под Штеттином более удачной была охота не только на диких коз, но и на оленей. За кабанами бегать, хотя и впустую, но очень увлекательно и полезно для выработки выносливости.