Рыбы не знают своих детей
Шрифт:
Юлюс выбежал на самый лед, но волк не повернул назад, а мчался прямо на человека. Юлюс выставил вперед руку с карабином, однако зверь кинулся прямо на него, сбил с ног, и оба повалились на лед. Карабин чернел на снегу… И внезапно таежное безмолвие огласилось диким, отчаянным воем… Волк пытался ползти по льду, но за ним тянулся широкий кровавый след. Юлюс вскочил на ноги, крепко сжимая в руке охотничий нож. Четвертый волк остановился, ощетинив шерсть, и смотрел на нас издали. Потом он повернулся и затрусил назад, туда, где остальные его сородичи рвали оленя.
Все это продолжалось не более минуты, я не успел и сообразить, что делать мне самому, как все было кончено…
— Принеси патронов! — крикнул Юлюс.
Я сбегал в зимовье, принес горсть патронов. Юлюс подобрал их один за другим с моей ладони, заложил в магазин карабина и сказал:
— Пошли!
Мы двинулись по льду прямиком к волкам, которые пировали, тесно окружив павшего оленя. То один, то другой хищник оборачивал окровавленную морду к нам, но никто не отрывался от добычи. Когда до пирующей компании оставалось шагов двести, волки, как по команде, обернулись в нашу сторону, ощерились. Уж и не знаю, послышалось мне или в самом деле раздалось грозное рычание. Юлюс сделал еще несколько шагов вперед, остановился, поднял карабин и выстрелил, но не попал. Звери, однако, попятились. С поджатыми хвостами они нехотя поплелись через реку, но, отойдя шагов на двадцать, остановились и снова обернулись к нам.
— Не подпустят, — сказал Юлюс. — И дальше никуда не побегут, станут ждать, когда мы уберемся, потом вернутся к добыче.
Мы повернули назад. Над зимовьем вился сизый дымок, ветер относил его в нашу сторону. Юлюс сказал, что на запах дыма и бежали олени в надежде на спасение. «Видимо, это был все тот же полудикий табун, из которого двоих оленей убил ты, — значительно произнес Юлюс. — Такие олени в беде всегда ищут помощи у человека. Разве этого одного не достаточно, чтобы помнить о своем долге?»
Я не отвечал. Я все еще не мог опомниться. Совестно признаться, но меня сковывал страх.
Убитых волков мы поволокли по снегу к зимовью. Собаки, казалось, разворотят стены избушки. Юлюс отворил дверь и позволил Чинге с Чаком потрепать косматую волчью шерсть, потом оттащил и привязал к деревьям. Я спросил, зачем он велел запереть собак в зимовье и не дал им побегать за волками.
— Да мы бы с тобой без собак остались, — ответил он и рассказал, как однажды зимой выпустил собак на волков, и те в мгновение ока порешили обеих, он и выстрелить не успел.
Мы подвесили волков за задние ноги и принялись сдирать косматые шкуры. Ловко орудуя ножом, Юлюс рассказал мне, как он ездил в Литву последний раз.
Когда отец умер, а меня призвали в армию, мать не захотела оставаться одна в Сибири и все-таки переехала в Литву к сестре. И мне велела: как только отслужишь, сынок, приезжай ко мне. Я бы так и сделал, но решил сначала навестить дядю Егора. По пути. Он-то в каждом письме напоминал: не проедь мимо, загляни хоть на денек. Мне и самому хотелось повидаться с ним и с его семьей. Они встретили меня как родного. Дядя Егор даже отпуск выхлопотал, чтобы побольше времени провести со мной. Было самое начало лета. Рыба клевала как бешеная. Мы с дядей Егором целыми днями рыбачили и за неделю насолили бочонок хариусов. Почти всегда на рыбалку с нами ходила младшая дочка дяди Егора — Ольга. Бывало, мы и ночевать не возвращались, допоздна засиживались у костра, спали в палатке. Замечательная то была пора. Сейчас, когда я вспоминаю те дни, я догадываюсь, что была у дяди Егора тайная мечта — выдать за меня Ольгу. Понятно, прямо он со мной об этом не говорил, а намеки до меня не доходили. Зеленый я тогда был парнишка. И не девушки меня занимали — учиться хотелось, представляешь! Осенью собирался я поступать в МГУ, на философский. Но, как я уже тебе говорил, не выгорело у меня это дело… Так-то… И вот однажды — точно гром с ясного неба. Получаю телеграмму: СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙ МАМА ПРИ СМЕРТИ ТЕТЯ КРИСТИНА. Я просто оторопел. Наша мама! Она всегда была самая здоровая, никогда ни на что не жаловалась и в письмах даже намеком не дала понять, что недомогает. Беда и нагрянула внезапно… Жена Егора, тетя Настасья, сказала: «Поехал бы ты, Егор, с ним. Не отпускать же его одного на такое несчастье». «Я и сам так думал», — кивнул Егор, и мы стали собираться. За три года до того дядя Егор уже ездил со мной в Литву. Печальное это было путешествие: мы перевозили в цинковом гробу отцовские останки… И вот сейчас, навстречу новой беде, дядя Егор снова поехал со мной.
Кристина, сестра моей матери, занималась сбором и продажей лекарственных трав. Она жила у базара, в тесной комнатенке, при которой была еще более тесная кухонька, где хозяйничать впору разве сказочным гномам — настолько она была мала. Все стены комнаты и кухни увешаны пучками трав. Болезнью веяло от этих пучков, грустью. По утрам тетя Кристина снимала несколько пучков со стены и выносила на рынок, который бурлил рядышком, почти за стеной. Пенсия тети Кристины составляла двадцать два рубля. Разве на это проживешь? А тетя Кристина говорила: «Рынок, Юлюс, и накормит, и оденет, рынок, детка, это такое место, где человек всегда заработает на хлеб». Так она и перебивалась.
В то раннее утро мы застали ее дома. Она бросилась мне на грудь и расплакалась.
— Матушка обрадуется, — сквозь слезы проговорила тетя.
Мы с Егором поехали в больницу. Когда мы вошли в палату, мать спала. Я присел в изножье, не спуская глаз с изменившегося маминого лица. Она проснулась вдруг и сразу увидела меня.
— Слава богу, приехал, Юлюкас… — прошептала она. — Боялась, не повидаемся… И Егор с тобой… Спасибо, сосед, не забываешь… Как вы там поживаете?.. Как у тебя, детка, дела?
Ей было трудно разговаривать. Казалось, каждое слово она выжимает из себя, собрав последние силы. Я разыскал палатного врача, тот сокрушенно развел руками и вздохнул: «Новое сердце не вставишь».
На следующий день мать шевельнула рукой, чтобы я сел на край койки.
— Боялась, не дождусь… Послушай, что я скажу: схорони меня тут, в городе… и отца перевези, ладно?.. Ничего я хорошего в деревне не видела, не хочу и после смерти туда… Отца с деревенского кладбища перевези сюда, слышишь… Так лучше будет, спокойнее… И тебя, сынок, могилка наша к Литве больше привяжет… Обещаешь?
Я старался ее успокоить, говорил, что она поправится, все у нас будет хорошо. Но мать настойчиво спрашивала:
— Ты обещаешь? Это моя последняя воля…
Я кивнул.
— Спасибо тебе, Кристина, за все… На похороны у меня оставлено… в кухонном шкафчике под бумагой возьмите…
Это были ее последние слова. А я ждал. Мне казалось, что мать должна обязательно сказать что-то очень важное, чего я не знаю, чего никогда не узнаю от других людей — зачем мы являемся на свет и с какими мыслями, с каким знанием уходим из него. Однако мама не произнесла больше ни слова, А к вечеру она тихо скончалась.
Это было для меня сокровеннейшей из тайн: как может человек сам назначить себе смертный час? Ожидая меня, она терпела дни, недели, а дождалась — и сразу угасла. Неужели человек способен растянуть оставшиеся ему дни до нужного мига? Откуда эта сила? Или это способность одних матерей, а другим она не дана? Нечто сверхъестественное — откуда оно? Лишь позднее, много позднее я узнал, что не только матери, не только женщины, но и мужчины способны на пороге небытия день-деньской ждать любимого человека, а дождавшись, сразу переступить этот порог.