Рыцарь короля
Шрифт:
Снаружи донесся лай собак и крики всадников, несущихся по склону горы, - звуки казались далекими, хотя на деле погоня промчалась совсем рядом. Шум быстро затих вдали. Сьер Франсуа ухмыльнулся.
С минуту Пьер сидел, прислушиваясь, потом щелкнул пальцами:
– Ну что ж, наш девиз - "Из огня да в полымя". Рискнем вместе. И да пошлет нам Господь ещё одно чудо!
Глава 45
– Вы подозреваете Дюпра?
В монотонном голосе Луизы Савойской отражалось не больше эмоций, чем если бы она осведомлялась о сегодняшней цене за мешок ячменя, а лицо её было столь же бесстрастным,
Однако де Сюрси, опытный мастер словесной игры, подумал над вопросом, прежде чем отвечать. Дюпра - его давний враг. Это было приглашение разоблачить его. И это приглашение следовало отклонить.
– Если ваше высочество имеет в виду, подозреваю ли я его в неверности королю, то я со всей определенностью отвечу - нет.
– Ну, а в ошибочной оценке мсье де Норвиля?..
– Со всей определенностью - да.
– И, возможно, в получении, скажем так, ценного подарка в обмен на поддержку, оказываемую этому господину?
Снова приглашение.
Маркиз пожал плечами:
– Ваше высочество знает господина канцлера лучше, чем я...
Луиза усмехнулась; это была одна из её обычных кривых улыбок, выражающих такую опытность и такое полное отсутствие всяких иллюзий...
Потом она заметила:
– Задай я ему подобные вопросы в отношении вас, он вряд ли оказался бы столь милосерден.
Однако, поскольку де Сюрси ничего не ответил, она оставила эту тему и некоторое время сидела молча, постукивая по резному подлокотнику кресла длинными, притупленными на концах пальцами.
Предположение де Сюрси о том, что её неожиданное посещение Лиона может быть связано с деятельностью Жана де Норвиля и со вновь ожившей страстью короля к Анне Руссель, оказалось совершенно точным. Тревожные новости о том и о другом насторожили герцогиню - преданность материнскому долгу была единственным неизменным принципом её жизни. Ее подозрения в отношении савойского авантюриста и английской миледи были настолько сильны, что даже критическое положение на севере Франции не удержало её от кратковременного выезда на юг - ради того, чтобы увидеть ситуацию своими глазами и оценить её.
Однако она с привычной уклончивостью скрыла эти побудительные причины от короля и всех прочих, ссылаясь лишь на необходимость обсудить с его величеством меры для защиты границ.
Такая осторожность была оправдана. Король уже перерос направляющие помочи, на которых она его водила (хотя все ещё нуждался в них), и возмущался вмешательством матери в свои дела.
Пока Франциск не перешел Альпы, её полномочия как регентши не вступили в полную силу; власть оставалась в его руках, и он был склонен доказывать это.
Поэтому она зондировала дело де Норвиля и миледи Руссель с деланной небрежностью, окольными путями: веселым, беззаботным тоном, словно бы невзначай, задавала вопрос-другой то канцлеру, то кому-то ещё из придворных; обращалась с самим де Норвилем подчеркнуто любезно - и делала между тем выводы один тревожнее другого.
Если маркизу пришлось несколько дней дожидаться аудиенции у Луизы, то это объяснялось лишь осмотрительностью (неразумно спешить с приемом человека, находящегося в такой немилости у короля), а вовсе не отсутствием желания с её
Сейчас, выслушав сообщение де Сюрси, герцогиня молча обдумывала новости. По выражению её лица маркиз не мог бы сказать, на чьей она стороне, - с ним или с его врагами. Однако оба они давно знали друг друга и обладали одним общим талантом - проницательностью. Маркиз не поверил бы, что её может провести ловкость де Норвиля.
Когда она заговорила снова, то слова её вроде бы по-прежнему относились к Дюпра, однако имели и второе, более глубокое значение:
– Может быть, вы не слыхали, что канцлер настаивал на вашем аресте сегодня, после того, как ваш протеже, де Лальер, бежал прошлой ночью из тюрьмы и убил этого типа... Тибо. Дюпра клянется, что это был ваш замысел, который вы осуществили с помощью молодого де ла Барра, боясь признаний, которые мог бы сделать под пыткой де Лальер... Мне стоило некоторых трудов отговорить его величество от издания указа об аресте. В первый раз я вмешалась в это дело.
И добавила, словно отрицая какую бы то ни было свою пристрастность в отношении маркиза:
– Я не желала лишиться возможности узнать ваше мнение.
Де Сюрси выразил свою признательность поклоном.
– Я полагаю, канцлер прав?
– добавила она, приподняв тонкие брови. Вы можете без опаски признаться в этом мне. Совершенно естественно, что вы желали содействовать побегу молодого человека... по всем причинам.
– Клянусь честью, - произнес маркиз, - я не имел к этому делу никакого отношения и никоим образом не участвовал в разработке плана. Однако позвольте сказать, что я радуюсь его свободе и сожалею, что не помогал ему.
Луиза кивнула:
– Ну, если вы говорите, что не помогали, то я вам верю.
– Она помолчала.
– И не только относительно побега. Я верю и всем вашим заявлениям насчет этого подонка де Норвиля. Тем скорее верю, что он порочил и меня перед его величеством.
Де Сюрси вздрогнул в изумлении:
– Вас, мадам? Это невероятно!
– Не так уж невероятно. Конечно, в измене королю он меня пока что не обвиняет. Это было бы ошибкой. Эта хитрая бестия действует постепенно. Знает, что сперва надо подготовить почву, лить яд медленно, капля за каплей. Намек, улыбка, мина человека, знающего больше, чем говорит... Но ах, с таким почтением ко мне!
Она замолкла - и тут же стала бесстрастна, как прежде. Но де Сюрси почувствовал, как сгущается атмосфера в комнате.
Чтобы прервать молчание, он спросил:
– Что же это за яд? На что он намекает?
И только тут понял, что холодная невозмутимость Луизы не означала сейчас ни холодности, не бесстрастия, а была лишь следствием гнева столь сильного, что для него не нашлось подходящего внешнего проявления. Как и при всяком чрезвычайно сильном чувстве - горе или ненависти - гнев этот казался застывшим, ибо выразить его было нельзя. На миг на маркиза глянула сама воплощенная ярость: монашеское лицо Луизы исказилось.