Рыцарь курятника
Шрифт:
– Прежде чем я буду отвечать, государь, я хотел бы послушать, что вам скажет начальник полиции.
– А вы, д'Аржансон?
– Я скажу, государь, что если из нас никто не в состоянии ответить вам, то, может быть, в Париже найдется человек, который вам ответит.
– Кто?
– Приезжий.
– Как его зовут?
– Граф де Сен-Жермен.
– Сен-Жермен? Я не знаю этого имени.
– Я сам узнал его только три дня назад.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Фейдо де Марвиль.
– Ну и что? – осведомился король.
– Приказание отдано, государь, – отвечал начальник полиции, – слуги, пажи, егеря, сторожа, солдаты уже на ногах. Весь парк окружен кавалерией и егерями. Все выходы стерегут, а чащи, аллеи, кустарники будут обысканы с самым пристальным вниманием.
– Очень хорошо, вы меня прекрасно поняли. Теперь оставим в стороне этого петуха и это яйцо и вернемся к чтению полученного вами протокола.
Фейдо де Марвиль взял со стола все бумаги, которые он отложил, когда бросился исполнять приказания короля.
– На чем вы остановились? – спросил король.
– На этой фразе, государь, – отвечал епископ и голосом серьезным повторил слово в слово последние строчки, прочтенные начальником полиции: «Сегодня вечером, 25 февраля 1745 года, Жакобер, бывший член нормандского общества Флорана и Ко, признался, что оставил это общество, чтобы перейти на службу эксплуататоров королевской кассы».
– Именно! – подтвердил д'Аржансон с восторгом. – Ваша память все так же необыкновенна, монсеньор де Мирнуа!
– Продолжайте! – приказал король.
Фейдо де Марвиль продолжал:
Жакобер, арестованный при входе в наш подземный курятник, был предан в руки нашего всемогущего правосудия.
Уличенный в тройном преступлении: постыдной фальшивости, гнусном вероломстве и низкой измене, вышеупомянутый Жакобер осужден единогласно трибуналом семи петухов. Осуждение Жакобера основано на точном исполнении первой статьи нашего закона.
Эта статья состоит в следующем.
Если кто бы то ни был, несмотря на возраст, пол, положение в свете и истинные достоинства, какова бы ни была, наконец, польза, которую он мог бы приносить, войдет в курятник, не будучи петухом, курицей или цыпленком, будет немедленно осужден на смерть и казнен через час, а тело его должно послужить основанием к вящей прочности здания.
Петухи пропели три раза, казнь должна совершиться через час. Подсудимый приговорен быть заживо замурованным в стену.
Казнь начинается. Подходит первый петух и привязывает осужденного; на каждой из перевязок есть капля крови или петуха, или двух куриц, или четырех цыплят. Первый петух поет и отступает назад, подходит другой. Он хватает осужденного, опрокидывает его и тащит за ноги к левому углу курятника; там он поднимает его и ставит в угол, потом поет и отступает.
Подходит третий петух, берет четыре железные полосы и вбивает их в обе стены, мешая таким образом осужденному упасть вперед. Он тоже поет и отступает. Жакобер стоит неподвижно, сжатый перевязками и сдерживаемый железными полосами; у него свободны только глаза и рот. Глаза его дики, рот кричит.
Подходит четвертый петух, за ним четыре курицы; две несут камни, две – ящик с приготовленной известкой; петух достает из-за пояса золотую лопаточку и начинает складывать камни в ряд перед осужденным; потом приходит пятый петух и кладет второй ряд, шестой кладет третий. Виднеется только голова осужденного; он кричит, плачет, стонет. Седьмой петух кладет последний ряд. Семь петухов подходят, окружают стену и поют три раза, а потом уходят.
Правосудие совершено!»
– Вот что содержится в протоколе, государь, – сказал Фейдо де Марвиль. – Ниже следуют подписи, каждая с разноцветной печатью: «Хохлатый Петух» – печать белая; «Петух Яго» – зеленая печать; «Петух Золотоцветный» – желтая; «Петух Индийский» – красная; «Петух Негр» – черная; «Петух Мохнатый» – серая; «Петух Малорослый» – коричневая. Вот какая фраза написана под этими подписями:
«Одобрил протокол и подписал: Рыцарь Курятника».
Людовик XV взял бумаги и рассмотрел их.
– Написано точно в стиле того, как пишутся протоколы парламента, – сказал он. – И этот документ находился между полицейскими донесениями?
– Да, государь.
– Кто же его положил туда?
– Я не знаю.
– Однако, чтобы положить эту бумагу на ваше бюро, надо было войти к вам в кабинет.
– Это правда, государь.
– Если в ваш кабинет входит человеческое существо – мужчина, женщина, ребенок или старик – его должны видеть.
– Я не мог добиться никаких сведений на этот счет.
– Ваш кабинет, однако, караулят.
– В трех залах, смежных с ним, находятся три секретаря и девять помощников.
– Стало быть, есть минута, когда эти залы бывают пусты?
– Никогда, государь. У меня девять секретарей – по три для каждого кабинета. Помощников секретарей двадцать семь – по девять для каждого кабинета. Каждый главный секретарь имеет под начальством девять помощников и должен дежурить восемь часов в сутки.
– Восемь часов каждый день?
– Нет, государь. Я счел своим долгом переменить прежнюю организацию. Дежурства происходят по сложному графику: два дня кряду по восемь часов в день, а на третий день – восемь часов ночью.
– А! Очень хорошо.
– Ваше величество одобряете?
– Вполне. Таким образом, около вас установлено беспрерывное дежурство день и ночь.
– У моего большого кабинета только три входа, и каждый сообщается с кабинетом секретарей. Тайных агентов я принимаю не там, а в моем личном кабинете, но донесения каждый день кладутся в большой кабинет, стало быть, физически проникнуть ко мне невозможно, государь, если секретарь и его девять помощников не сговорились обмануть меня (чего даже предположить нельзя).
– А другого входа нет, кроме как из трех кабинетов ваших секретарей?
– Нет, государь.
– А окна?
– Окон совсем нет. Большой кабинет освещается через стеклянный потолок. Это сделано для того, чтобы никто не мог заглянуть в кабинет.
– Каким же образом объясните вы тот факт, что эти бумаги были положены на ваше бюро, господин начальник полиции?
– Я не могу этого объяснить, государь.
– Один из ваших секретарей или помощников, который принес донесения, мог положить туда эти бумаги?