Рыцарь Курятника
Шрифт:
— Боже мой! — прошептал Даже взволнованно. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит!.. Сабина! — продолжал он, наклонившись к ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь голос твоего отца? Сабина!.. Сабина!..
Подошедший доктор тихо отстранил Даже.
— Доктор!.. — прошептал придворный парикмахер.
— Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.
— Однако я…
— Перейдите в другую комнату. Успокойтесь и предоставьте действовать мне.
— Уведите его, — обратился доктор к Ролану и Нисетте.
— Пойдемте, батюшка, — сказал Ролан.
— Через пять минут вы вернетесь, — прибавил Кене.
Нисетта взяла за руку парикмахера.
— Пойдемте, пойдемте, — сказала она. — Жизнь Сабины зависит от доктора, надо его слушаться.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Даже, увлекаемый Нисеттой и Роланом. — Что же такое случилось?
Все трое вышли в сопровождении двух служанок, которых доктор выслал из комнаты движением руки.
Кино стояла возле кровати. Жильбер остался возле самого удаленного от кровати окна, полузакрытого опущенной шторой, и не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно рассмотрели молодую девушку.
— Как она хороша! — воскликнул Ришелье.
Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.
— Может она говорить? — спросил Фейдо.
— Нет, — отвечал доктор.
— Слышит ли она, по крайней мере?
— Нет.
— Видит?
— Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.
— Вы приписываете эту летаргию полученной ране?
— Не столько полученной ране, сколько случившемуся с ней. Я убежден, что эта молодая девушка испытала какое-то сильное потрясение — гнев или страх. Это могло лишить ее жизни. Рана остановила прилив крови к мозгу, но и ослабила больную, вызвав припадок спячки.
— Спячки? — переспросил Ришелье. — Что это значит?
— Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание слышно, но все-таки такой степени, что, повторяю, больная абсолютно бесчувственна.
— Это так необычно! — сказал Ришелье.
— Итак, — сказал Фейдо де Морвиль, — мы можем разговаривать при ней, не боясь, что она услышит наши слова?
— Можете.
— И сон ее не может прерваться?
— Нет. Во всяком случае, я ручаюсь, что в ближайшее время это не произойдет: она не раскроет глаза, ничего не произнесет, глаза ее не будут видеть, слова для нее не будут иметь никакого смысла.
— Сколько времени может это продолжаться? — спросил Ришелье.
— Не знаю. Припадок произошел вследствие исключительного происшествия, и я совершенно ничего не смею утверждать. Организм обессилен из-за потери крови, и я не могу обычными средствами разбудить больную. С другой стороны, прервав сон, я могу нанести девушке непоправимый вред, так как даже естественное пробуждение может вызвать смерть — и смерть скоропостижную. Больная может раскрыть глаза — и испустить последний вздох.
— Ах, Боже мой! — сказала мадемуазель Кино.
— Но это не наверняка. Достаточно продолжительная летаргия даст телу полное спокойствие и уничтожит нервное волнение — тогда возможен счастливый исход.
— Неужели?
— Да. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении больная сразу не умрет, она будет спасена.
— А по-вашему, доктор, что произойдет?
— Я не знаю.
— Итак, я не могу ни сам говорить с ней, ни заставить говорить ее?
— Нет.
— Составьте протокол, доктор, а герцог окажет нам честь и подпишет его, как свидетель.
— Охотно! — сказал Ришелье.
— Если девушка умрет, не дав никаких показаний о преступлении, жертвой которого она стала, это будет ужасно! — сказал Фейдо де Морвиль.
— Согласен, но такое возможно.
— Однако надо провести следствие. Вы рассказали все, что знали? — обратился он к герцогу.
— Абсолютно, — отвечал Ришелье. — Я очень хорошо все помню. Вот как было дело…
И Ришелье рассказал все подробности. Фейдо, выслушав герцога, обратился с вопросом к Кино:
— Вы согласны со всем, что говорил герцог?
— Совершенно согласна, только я считаю нужным прибавить некоторые замечания.
— Какие?
— Сабину нашли распростертой на снегу. Капли крови были только вокруг нее и никуда не вели — это говорит о том, что девушка не сделала ни одного шага после ранения.
— Да, — подтвердил Кене.
— Что еще? — спросил Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом.
— На снегу не было никаких следов борьбы.
— Это значит, что нападение было неожиданным!.. Далее, далее, продолжайте!
— Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах — серьги, а в кармане — кошелек с деньгами.
— Удивительно! — сказал начальник полиции.
— Ее не обокрали… — повторил звучный голос.
Все повернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из всего сказанного, подошел к группе разговаривающих.
— Кто вы? — спросил начальник полиции, пристально посмотрев на него.
— Жених мадемуазель Даже, — ответил Жильбер.
— Ваше имя?
— Жильбер… Впрочем, герцог, вы меня знаете, я имею честь быть вашим оружейником.
— Это правда, — сказал Ришелье, — его зовут Жильбер.
Молодой человек поклонился.
— И ты жених этой восхитительной девушки?
— Так точно, ваша светлость.
— Ну, поздравляю тебя. Ты, наверное, представишь мне свою невесту в день твоей свадьбы?
— Ах! Надо прежде подождать, чтобы невеста выздоровела. Я прошу извинения у вас, герцог, и у вас, господин начальник полиции, что я вмешался в ваш разговор, но я люблю Сабину, и все что касается ее, трогает меня до глубины души… И ее не обокрали? — обратился он к мадемуазель Кино.